По прошествии суток во время рейса ничего особенного не произошло. Во время подхода к пристаням Комлев поднимался на мостик на правах старшего по должности, чтобы попытаться спасти положение при неудачной швартовке. Но пока ничего серьезного не случалось. Были обычные небольшие накладки. То слишком рано сбавляли ход, то, наоборот, делали это слишком поздно. Последнее было хуже, потому что «Лоала» наваливалась на причал с ощутимым толчком, как пьяный на того, кто ближе в толпе людей, и пассажиры укоризненно, а те, кто был на причале, — насмешливо поглядывали на мостик.
То, что новый капитан Натаниэл Муго в дела управления судном вмешиваться не будет, было, кажется, известно уже даже палубному матросу. Он был предназначен для того, чтобы быть фигурой декоративной и существовать для представительства, сношений с береговыми властями, вроде начальников пристаней, разного рода снабженцами в порту Лолингве, а главное, чтобы наглядно свидетельствовать, что капитан самого крупного пассажирского судна в Бонгу наконец теперь африканец.
Муго не пожелал облачаться в заведенную Форбсом белую «дневную» форму, на нем в течение суток был всегда черный мундир с блестящими пуговицами, белая рубашка с галстуком и золотые капитанские шевроны на рукавах, причем, там была явно пара лишних. Голову его венчала фуражка с эмблемой, заведенной еще Форбсом и которая стала общепризнанной на всех речных судах.
Вначале Муго собирался разместиться в бывшей каюте Форбса, два широких передних окна которой смотрели на носовую часть судна, и из них было видно почти то же, что и из рулевой рубки. Но потом Муго отказался от нее. Возможно, на него повлияло мнение нового пассажирского помощника Кабоко, приземистого, с ранней лысиной и маленькими глазками. Взгляд их был до крайности быстрым и ускользающим. Поговаривали, что он был соплеменником капитана, во всяком случае, слышали, как они говорили между собой на непонятном языке. Было ясно, что этот Кабоко был призван играть роль «серого кардинала» или регента при малолетнем монархе и, конечно, быть правой рукой Муго. Не исключено, что этот хитроумный Кабоко посоветовал отдать каюту капитана старпому как лицу, отвечающему за фактическое управление пароходом в пути, которому нужно все время видеть этот водный путь. Чтобы в любой момент, заметив ошибку, подняться на мостик и исправить ее. Конечно, каюта эта занимала центральное положение во всей носовой надстройке, и получалось так, что в ней должен был жить не капитан, а его белый помощник. Это как бы бросало тень на саму идею африканизации в стране. Но в расположении каюты были и недостатки. Все подходы к ней были на виду, и даже отчасти можно было рассмотреть, что в ней происходило внутри при незадернутых шторах.
Зная некоторые привычки Муго, потреблявшего иногда в день целый ящик пива и любившего посетительниц женского пола, Кабоко посоветовал ему занять одну из вечно пустующих кают люкс и сделать ее отныне капитанской. Она была намного просторнее, разделена на две половины и расположена в той же надстройке, но она не была слишком уж на виду.
Комлев не знал, как относится команда к смене власти на судне. Несомненно, шли жаркие обсуждения этого вопроса в матросских и кочегарских кубриках, а также среди рулевых, этих аристократов «верхней» команды. Но лица у всех, когда люди выходили на палубу, были притворно-невозмутимые и непроницаемые, и лишь в глазах иногда мелькал огонек озабоченности происходящим. Им всем надо было не потерять работу, а значит, удержаться на судне. А потеряв, найти ее снова будет так же трудно, как падающему с баобаба удержаться, хватаясь за его листья. Каким бы ни был начальник, с ним надо считаться и опасаться его. Как бы ни слаба была гиена, но с козой она справится. Так говорят в народе.
А третий помощник, Нкими, тот даже, кажется, сожалел, что не услышит больше капитанских сдержанных разносов, вроде: «Мистер Нкими, соблаговолите вовремя включать стояночные огни. И не вынуждайте меня вам об этом напоминать, сэр». А Оливейра больше уже не услышит в свой адрес вопрос: «Кому эшта у синьор?».
Натаниэл Муго был в жизни гедонистом, хотя сам едва ли слышал это слово. Он был непоколебимо уверен, что человек рожден для получения удовольствий в этой жизни, и чем он умнее, тем большую долю их ему следует получить. Себя он, разумеется, относил к этой категории. Как христианин во втором уже поколении, он, конечно, не решался снова впасть в язычество и завести себе по африканским обычаям несколько жен. Да и брачный выкуп был бы ему не по карману. Поэтому Муго внешне и официально довольствовался одной женой. Она жила с четырьмя его детьми в родном селении, обрабатывала с помощью подрастающих детей и родственников поле, содержала пять коров и несколько коз. Муго наведывался в свои родные места раза три — четыре в году, привозил семье из города кое-какой провиант, одежду и обувь, оставлял денег и отбывал снова в город. А в деревне, в его огороженной усадьбе, стояла особая, как у главы семьи, хижина, где не было традиционного очага из трех камней, так как в такой хижине пищу не готовили, а горячую еду приносили оттуда, где жила жена с детьми и был очаг. У Муго лишь было было место для разведения огня в холодные ночи в июне и июле. Дым должен был подниматься вверх и выходить через крышу из сухой травы и банановых листьев. Но Муго избегал устраивать себе такой обогрев, не желая, чтобы его городская одежда и вещи пропитывалась запахом дыма. Он по опыту знал, что такой запах может не выветриться даже до того времени, когда он вернется в город и окажется в своей квартире в многоэтажном доме. Там его ждала уже другая, городская, жена, точнее, сожительница, которой не очень нравились его поездки в родные края. Но скандалов она предпочитала не устраивать и уходом от него не угрожала, довольствуясь тем, что Муго предоставлял ей кров со столом и деньги на наряды. В ее родных краях говорят, что лучше лежать на маленькой шкуре, чем на голой земле. И нельзя было требовать от жизни невозможного. Ведь клубень ямса никогда не превратится в банан, и даже сидя на дне озера, рыбой не станешь. Конечно, ей бы хотелось, чтобы Муго не ездил к своей жене, а жил бы только с ней. Но как африканка она очень уважала идею семьи и право сожителя помогать своим детям. Что ж, если нет мяса, довольствуются вареной маниокой. Поэтому пусть лучше будет такой, как Муго, чем никого. Одинокая женщина, как известно, подвергается насмешкам со стороны других женщин. Когда говорят «у меня есть, но мало», это лучше, чем «у меня было много». Но теперь ей, возможно, придется круто менять жизнь. Муго назначили капитаном большого парохода, дома бывать будет редко, а на каждой пристани у него будет женщина. Захочет ли он держать ее в своей квартире или брать с собой на пароход? Ей надо будет пересчитать все свои сбережения, из того, что она сэкономила на хозяйственных покупках, и решить, что делать дальше.
А что касается Муго, то он никогда не отказывался от возможности погулять на какой-нибудь веселой пирушке и вступить в связь с податливой женщиной. Конечно, нужны были деньги, но теперь должность капитана давала возможность их иметь в достаточном количестве.
Капитан Форбс ушел навсегда, и всем судовым «офицерам» надо было теперь обращаться к Муго по всей форме. Нкими втайне надеялся, что они как африканцы найдут какую-нибудь особую форму отношений, и даже допускал, что Муго окажется если не из его племени, то из какого-нибудь дружественного по отношению к его собственному. Но он был глубоко разочарован, выяснив, что оба они принадлежали к племенам, у которых в прошлом были не раз кровавые стычки из-за пастбищ и мест рыбной ловли. Потом за выяснение отношений, когда в ход пускаются копья, стали надолго сажать в тюрьму. Вооруженные стычки прекратились, но взаимная неприязнь и опасливое недоверие остались.
