— Во время войны я два года служил на легком крейсере «Ариадна», у них тогда у всех были эти женские греческие имена из мифологии. Главный калибр, а это, как понимаете, носовая и кормовая башни, шесть дюймов, стальная же обшивка на корпусе такая, что, как говорили знатоки, ее могла пробить винтовочная пуля при попадании под прямым углом. У меня с тех пор появилось и до сих пор не проходит болезненное ощущение сплошной уязвимости. Неумная конструкция. Тяжелые башни на палубе и проницаемые даже для пуль борта. Нас тогда выручала дымовая завеса. Противно было глотать вонючий мазутный дым, но пока мы были невидимы, мы были целы, и наш крейсер высовывался из дыма, чтобы дать залп и снова скрыться. Но штурман на мостике вел корабль в это время почти вслепую. Когда мы прорывались с конвоем транспортов к Мальте, произошел такой случай. Мы вышли из полосы дымовой завесы после долгого пребывания в ней и увидели, что совсем близко лагом к нам шел итальянский линкор во всей своей боевой красе и мощи. Потом уже говорили, что это был их флагман «Леньяно» с самим адмиралом Ночентини на мостике. Его девятидюймовые орудия разнесли бы нас в клочья за считанные минуты. Но с нами были эсминцы, и итальянцы сквозь дым завесы приняли «Ариадну» за один из них. А получить с близкого расстояния торпедный залп никому не хочется. И вот у нас рулевому была команда взять круто вправо, чтобы опять нырнуть в завесу, а на линкоре, видимо, скомандовали «лево на борт», чтобы подставить нам одну корму на случай торпедной атаки. А дать по нам залп из кормовой башни прямой наводкой они не успели. Слишком сложная там техника. Это только с дулом заряжающейся пушкой никаких проблем.
Капитан глянул в окно каюты, которая была этажом ниже мостика и остался доволен увиденным. Волнение на озере — от силы два балла, видимость пока отличная. До поворота вправо было еще много времени.
— Я стал забывать уже прежние военно-морские шутки и анекдоты, которые тогда все время были на слуху. Вот, например, молодой матрос из пополнения спрашивает ветерана: «Корабли, такие, как наш, часто тонут?». — «Да нет, — лениво отвечает тот, — всего один раз». Или вот еще: командир корабля глянул на карту, где молодой штурман только что проложил курс. «Снимите фуражку! — рявкнул на него командир. — Потому что если ваш расчет верен, мы сейчас должны быть в Вестминстерском Аббатстве!»
Капитан Форбс резко повернулся к Комлеву, и лицо у него было теперь мрачновато-серьезное и даже заметно постаревшее. И то, что он сейчас говорил, было лишь желанием оттянуть другой, главный разговор.
— Мистер Комлев, я полагаюсь на ваше умение молчать. Это мой последний рейс, так как мое судно уже фактически продано. Цена небольшая, но оно теперь больше и не стоит. О состоянии корпуса я уже говорил. С момента прихода в Лолингве вы уже занимаете штатную должность старшего помощника, и вам будет начисляться зарплата. Я рекомендовал вас на должность (только не пугайтесь!) капитана, но у судоходной компании Республики Бонгу, которая хочет скупить все суда на реке и озере, имеются свои планы. Идет очередная волна африканизации, и новый капитан должен соответствовать расовым требованиям, то есть быть африканцем в физическом смысле слова. Насколько я понял, должность капитана теперь будет чисто номинальной, так как тот, кто будет теперь им называться, совершенно непричастен к судовождению, он даже и к штурвалу едва ли прикасался. Был до этого где-то начальником пристани или что-то вроде этого, потом был здесь береговым чиновником. Но этот из тех, которые хотят занимать только начальственные должности, все равно какие. И у него родственные связи с главой компании, и, разумеется, он — его соплеменник, а это здесь главное. Надеюсь, вернее, хочу надеяться, что он не будет вам, его помощникам судоводителям, особенно мешать в работе. Все, как я понимаю, остаются на своих местах, только бедняге Масуку, пассажирскому помощнику, придется поискать другую работу. Должность эта связана с деньгами, и новому капитану понадобится свой, преданный ему человек. А с Масуку мы плавали много лет, и он меня устраивал. Кое-что он, несомненно, клал себе в карман, но это было совсем незаметно, а значит, несущественно. Кстати, новый пассажирский помощник теперь будет и выдавать зарплату. Вот, в сущности, и все, что я хотел вам сказать.
Комлев смотрел в окно мимо плеча капитана и видел, как две чайки пролетели над баком парохода, где почти у самого брашпиля разлеглись на своих подстилках палубные пассажиры. «Боцман не должен был их туда пускать, тем более, что там есть и ограждение», — неодобрительно по отношению к боцману подумал он.
— Капитан Форбс, я бы, конечно, хотел, чтобы ничего не менялось и на командном мостике оставались вы. Но если ничего уже изменить нельзя, я останусь здесь работать, тем более, что и другой работы у меня здесь нет. Даже вернуться в Россию я сейчас не могу: сначала я должен заработать денег на дорогу.
— Жаль, что мне не пришлось вам выдать даже аванса. Вся моя касса была закрыта еще в начале рейса согласно условиям продажи судна. А как у вас сейчас с деньгами? Я ведь вам мог бы помочь.
— Спасибо, капитан, пока мне хватит до моей первой здесь зарплаты.
Комлев с каким-то унизительным беспокойством, которое он старался подавить, думал о том, что можно пересечь экватор, переместившись в другое полушарие, но не обрести материальной независимости. Все почти то же, что и на Родине. Меняется лишь внешний вид денежных знаков, уныло философствовал он, но их количество примерно то же и реальная их стоимость почти не возрастает. Одно хорошо: здесь, в Бонгу, не надо заботиться о зимней одежде и обуви. И вирусного гриппа здесь, кажется, нет.
Комлев поблагодарил капитана за выпивку и несколько угнетенно покинул его каюту.
В баре, видимо, не было посетителей. Официантки сидели на скамье вдоль борта и болтали, некоторые заплетали друг дружке волосы в мелкие косички. Чтобы не встречаться с Нолиной, Комлев спустился по трапу вниз. Он немного злился на себя за то, что ее откровенно призывный взгляд вызывал у него конфузливое беспокойство, будто он был рекламным листком ее доступности. «Не хватало, чтобы я спутался с официанткой», — предостерегал себя Комлев, не очень веря в искренность своих предостережений.
Комлев отметил для себя, когда впереди раскинулось озеро, что вот он впервые прошел на пароходе всю реку и это заняло всего трое с небольшим суток. Это по течению, обратно они будут идти не менее пяти. Что он видел на этой африканской реке, которой вначале немного побаивался, если бы ему пришлось написать кому-нибудь подробное письмо? Широкая река с лесистыми берегами. Они далеко, а на воде что увидишь? Крокодила, например, не видел ни разу. Два раза у берега видел бегемотов, вернее, их головы, черневшие над водой, как нечто изготовленное из темно-лиловой резины. И только один раз видел на самом глухом и отдаленном от пристаней и рыбацких деревень участке небольшое стадо слонов, пришедшее на водопой. Вот это уже была Африка. Пассажиры на палубе оживились, кричали: «Ндзову! ндзову!» Значит, и для них слон тоже теперь в диковину. Что еще особенного случилось здесь? Его чуть не убили ночью, но об этом он не стал бы писать. Он ловил иногда на себе внимательные взгляды команды, и глядевшие тотчас же отводили глаза. Значит, им что-то известно об этом. Матросы перестали петь по вечерам на баке. Возможно, догадываются о скором уходе капитана.
