Лехе, видимо, хотелось выведать кое-что о планах Комлева, так как нынешнее его положение было ему яснее ясного. Но и напиться тоже хотелось, что при своем шефе он явно не мог себе позволить. Комлев сдержанно сказал, что хотя он сейчас основательно на мели, он надеется найти работу. Домой пока не собирается. Во-первых, нет денег на авиабилет, а во-вторых, не привык отступать и возвращаться побежденным.
— Это ты верно сказал, — одобрил его Леха, но чувствовалось, что его пьянеющий мозг производил какую-то свою сложную работу.
Так они сидели и продолжали пить, но Комлев пьянел мало, как бывало с ним всегда, когда тому, с кем он пил, в чем-то не доверял или он ему мало импонировал. А сейчас было и то, и другое. Леха же достиг желаемой степени опьянения или просто старался казаться пьянее, чем он был. Он начал развивать свои взгляды на тему, видимо, его волнующую и пытался дать оценку пенитенциарной системе в родном отечестве:
— Вот вышку у нас теперь не применяют, — затронул Леха тему моратория на смертную казнь. — Это хорошо. Пока жив, всегда есть надежда. Мало ли что может случиться. Ну, кореша на воле постараются: подкупят кого надо или побег устроят.
Он стал загибать свои толстые пальцы, отмечая варианты благоприятных событий, способных изменить судьбу отбывающего пожизненный срок:
— Стихийное бедствие. Ну, там землю основательно тряхнет или сокрушительный ураган пронесется. Дальше. Главного пахана в Кремле сменят, а новый возьмет и помиловку всем объявит. Война мировая — это тоже плюс. Тут уж кому война, кому мать родна.
Все его пальцы собрались в кулак, и он посмотрел на него, как на важный аргумент. А у Комлева насчет «вышки» мнение было твердое: он за ее сохранение. Оставить жизнь кому-то за умышленное убийство можно было только в том случае, если один злодей убивает такого же или еще похуже. Позволить жить, например, серийному убийце, это просто неуважение к памяти его жертв. «Гуманисты» возразят: «Всех убийц не искоренишь. Появятся новые». Но ведь и крыс всех извести нельзя, но их все равно травят. Глядя на этого Леху, который сейчас его поит и кормит, он думал о том, что если ему велят его, Комлева, «замочить», будет ли тот колебаться? Но желания проверить на себе степень такой вероятности у него, однако, не было.
Леха докурил сигарету и щелчком пальца отправил ее в открытое окно, хотя пепельница стояла рядом. Окурок описал розовую траекторию и исчез.
Комлева уже начинал тяготить затянувшийся визит, за окном заметно темнело и вороны, хрипло переругиваясь, устраивались на ночлег в своих гнездовьях под самыми кронами пальм, там, где сходились черенки их листьев-ветвей над выпуклыми рядами плодов.
А Леху потянуло на воспоминания. В них особенно заметно фигурировал некий дядя Жора, опекавший его в детстве и, видимо, игравший важную педагогическую роль в становлении Лехиной личности. Леха даже с сентиментальной задумчивостью пропел вполголоса любимую песню наставника, которая родилась, судя по всему, еще в совсем уж далекие тридцатые годы, и от нее заметно тянуло дымков лесоповальных костров. Вороны на пальмах прекратили возню и с тревожным любопытством глядели в окно, откуда неслись странные для них звуки. Мелодия песни, которая у таких, как Леха, называлась просто «мотивчик», была незамысловатой и общей для многих песенных баллад такого рода. Звучала она примерно так: та-та-та, та-та-та, та-та-та-та (здесь предпоследний слог был ударным), та-та-та, та-та-та, та-та-та-а-а-а (здесь тянулся последний слог).
Итак, первый куплет Лехиной песни был лирически жизнеутверждающим:
Далеко у Охотского моря,
Где кончается Дальний Восток,
Я живу без нужды и без горя —
Строю новый стране городок.
Оптимистический настрой песни нарастал, но Леха пел ее как бы в забытьи и уже как человек нового времени, живущий в иной реальности и не скрывающий этого:
А окончится срок приговора,
Я с горами, тайгою прощусь
И на поезде в мягком вагоне
Я к тебе, дорогая, вернусь.
В последнем куплете лиризм вернулся, и певец оживился, словно переживал свое, выстраданное:
Воровство я на время заброшу,
Чтоб с тобой, моя крошка, побыть.
Любоваться твоей красотою,
Про колымскую жизнь позабыть.
Африканская ущербная луна выпуталась из гущи ветвей высокого хлопкового дерева на соседней улице и все больше наливалась светом, когда Комлеву с помощью племянника хозяина и черного слуги удалось свести Леху вниз и вывести из дверей на относительную прохладу улицы. Леха настаивал на том, что он ничуть не пьян и готов продолжать общение до утра.
— Леха, не забывай, что тебя ждет шеф, — сказал Комлев с небрежной дружественностью, хотевший вначале сказать, что он его ждет с докладом. Он мало сомневался в том, что визит был запланирован. Но для чего?
Сигнальное и весьма значимое слово «шеф» возымело свое действие в Лехином затуманенном мозгу, и было заметно, что он весь внутренне подобрался, насколько это было возможно в его состоянии.
Остановить такси в Лилонгве труда не составляло. Племянник хозяина проинструктировал водителя на лулими, Леху успешно запихнули внутрь, и машина понеслась в центр города к высокому пятизвездочному отелю «Нью-Африка».
Комлев почему-то надеялся услышать от пьяного Лехи нечто сочувственное, вроде: «Братан, тебя кинули, как последнего фраера», — но ничего подобного он от него не слыхал. Но и своей истории он ему не рассказал.
Комлев явился в банк, чувствуя себя лазутчиком на неприятельской территории. Ему надо было снять немного денег с тающего, как свечной огарок, счета, но не закрывать его совсем. Комлев надеялся, что он ему еще понадобится. Черноусый клерк-азиат в рубашке такой белизны, что она слепила глаза, и в черном галстуке, взглянул на него внимательно, когда прочел его фамилию на чеке, и Комлеву показалось, что он незаметно нажал на какую-то сигнальную кнопку. Иначе как было объяснить, что у кассы через минуту оказался Фергюссон.
На этот раз смотрел на Комлева почти сочувственно, как смотрят на поверженного в поединке противника.
— Я вас надолго не задержу. Дело в том, что у нас побывал некто из этого самого Интертранса со своим, судя по виду и манерам, телохранителем. Такой, знаете, верзила с татуированными руками. По-английски не говорит. Вы их, вероятно, знаете.
— Не имею представления, кто они, — сухо ответил Комлев.
Он чувствовал, что Фергюссон ему не поверит, а ему не хотелось делиться с ним своими соображениями.
— Нас пытались склонить к снятию ареста с их счета, намекая на то, что это будет небескорыстно. Пока шла беседа, обоих визитеров проверили, но в списках Интерпола они не значились. Я надеюсь, что вы, мистер Комлев, попали в эту компанию случайно. Мы такие случаи знаем.
