6 (16) июля Теймураза Давыдовича пригласили на высочайшую аудиенцию, ради которой Алексей Михайлович простился на время с укромным Покровским. Кто же знал, что Б.М. Хитрово, продираясь сквозь толпу, стукнет ненароком «по голове палкою без пощады» князя Дмитрия Мещерского, а услышав, кому пострадавший служит, врежет ему по лбу умышленно еще раз. Окольничий, отведя душу, не подумал, что снабдил Никона уважительным предлогом настаивать на свидании с монархом. Естественно, патриарх оплошностью Хитрово воспользовался и запросил у венценосца сатисфакции не без надежды на визит во дворец, куда его, кстати, на пир с грузинами не позвали. Алексей Михайлович, чувствуя, к чему клонит Никон, воспротивился тому, пообещав удовлетворить патриаршую обиду опосля, то есть по возвращении в Покровское. В результате государь «в той день со мною не виделся» — проговорился о сокровенном сам святейший в письме патриарху Иерусалимскому Дионисию в 1665 г.
Понимая, что другой такой благоприятной оказии не представится, Никон принялся всячески давить морально на бывшего воспитанника, склоняя к общению тет-а-тет. Благо раньше 10 (20) июля Романовы Москву не покинули бы, ибо на 9 (19) июля Посольский приказ наметил вторую аудиенцию — посланнику Великого княжества Литовского. А с ночи 7 (17) до полудня 8 (18) июля в Казанском соборе патриарх служил вечерню и литургию в честь образа Казанской Богородицы. Обыкновенно, царь на ней присутствовал. Однако на сей раз не отважился, боясь проникновенных речей бывшего наставника. И два гонца архипастыря, просившие самодержца прийти в собор, вернулись из царских палат ни с чем. Тем не менее Алексей Михайлович поступил неприлично, не как истинный лидер православной державы, проигнорировав столь серьезное церковное мероприятие. И он рисковал навлечь на себя повсеместное осуждение, сделав исключение правилом, то есть уехать из столицы, не поклонившись драгоценной реликвии, подарку персидского шаха, святой ризе Пресвятой Богородицы. Ее день чествовался 10 (20) июля. А вечерню накануне, всенощную и заутренню на рассвете читал тоже патриарх.
Но, видно, государь панически страшился любой маломальской беседы с Никоном, раз предпочел оправдать в глазах москвичей свою повторную неявку на важное священнодействие высочайшим гневом на того, кто возглавлял и действие, и русскую церковь. Патриарх тщетно вновь дважды посылал во дворец пресвитера, рассчитывая на диалог с венценосцем в Успенском соборе. Ни провинность Хитрово, ни долг верующего не усовестили монарха, не вынудили пренебречь всем и прийти в центральный храм страны хотя бы под утро 10 (20) июля. Вместо него перед всенощным бдением в патриарший дворец пришел спальник Юрий Иванович Ромодановский и отчитал августейшим именем святейшего владыку за самовольно присвоенный титул «великого государя», которым отныне ему запрещалось писаться и называться. Отчитал, конечно же, несправедливо, больно уязвив Никона.
Патриарх ответил мгновенно и не менее болезненно, предупредив царя через спальника, что уйдет «из Москвы вон». Ромодановский отправился в соседний дворец, а Никон, потрясенный царским лицемерием, затворился в собственной келье, и, в результате, всенощную отслужили без первых лиц государства. К литургии первосвятитель явился уже с твердым намерением проучить неблагодарного монарха. Мольбы подчиненных не перечить царской воле, хозяина не образумили. Последняя обедня ничем не отличалась от прежних, обыкновенных. Но по ее завершении Никон присел на стул и начертал письмо на высочайшее имя об оставлении им патриаршего престола. Во дворец цыдулку отнес ризничий архидиакон Иов. Только Алексей Михайлович вернул лист назад без каких-либо комментариев.
Лишь тогда глава православной церкви решился на крайний шаг. Огласив многолюдному собранию проповедь о должности архипастыря, он объявил себя «недостойным святительства», повинился в разных прегрешениях, попросил у всех прощения и, уведомив о «напрасном гневе царском» на него, произнес: «Отселе не буду вам патриархом!» Не сходя с амвона, Никон снял богатые священные одежды, из-за попыток архиереев и клира помешать переодеться в монашеское платье, вышел в ризницу. Там надел черные мантию и клобук и, опираясь на деревянную клюку, зашагал из собора прочь. Но прихожане преградили ему путь, оттеснили к амвону, где ему и довелось просидеть немалое время, пока митрополиты Крутицкий Питирим и Сербский Михаил докладывали царю о случившемся
.
* * *
Днем 10 (20) июля 1658 г. закономерный финал увенчал один политический кризис. И им же начался другой. Никон ринулся ва-банк, дабы пробиться на прием к Алексею Михайловичу. Фактически же выкручивал воспитаннику руки. Ведь что означало: «Отселе не буду патриархом»? Необходимость избирать преемника. И это на фоне незавершенных войн с Польшей и Швецией, подозрительных шатаний на Украине. Неронов, похоже, и не мечтал о подобной любезности со стороны заклятого врага.
«Боголюбцы» рассчитывали низложить «дьявола» посредством царского указа, убедив в своей правоте государя. А чтоб тот сам подал в отставку… Тем лучше. Закаленные репрессиями и скитаниями по российской глубинке соратники чернеца Григория могли в любой час развернуть мощную и эффективную агитацию в пользу кандидата, способного без особой волокиты покончить с обрядовыми экспериментами незадачливого Никона и возродить прежнее величие «ревнителей благочестия».
Алексей Михайлович намек «собинного друга» понял хорошо, когда Питирим Крутицкий донес о готовности владыки не в шутку, всерьез уйти из Кремля и, по-видимому, из Москвы. Тишайший до последней минуты не верил в искренность патриаршей угрозы. Тем не менее Никон посмел шантажировать царя, ставя под удар и церковную реформу, и смоленскую победу, и переяславскую присягу. Отсюда колебания монарха в течение нескольких часов и посылка А.Н. Трубецкого в Успенский собор за объяснениями. Компромисс, к сожалению, не сумели найти. Никон сетовал на неправедный царский гнев и боярские обиды «церковному чину». Князь упрекал за претензии на политическое лидерство. Препирательства патриарх прервал просьбой еще раз отнести государю письмо с уведомлением об отставке. Трубецкой не сопротивлялся. Вернулся с высочайшим запретом на отречение и выезд из Москвы. Никон отверг первое, согласившись на второе, и пешком отправился к Спасской башне, а оттуда через Красную площадь по Ильинке к подворью Ново-Иерусалимского (Воскресенского) монастыря. Вечером патриарху Трубецкой с Родионом Стрешневым привезли хорошую новость: царь обещал встретиться с первосвятителем.
Однако 11 (21) июля никто не приехал на Воскресенское подворье из Кремля за его постояльцем. То ли Алексей Михайлович передумал, то ли, по-прежнему, колебался. Утром 12 (22) июля 1658 г. Никон запряг две коляски и, погрузив в одну из них вещи, поспешил к Истре. Едва расположился в любимой резиденции, как приехали от Алексея Михайловича два посла — А.Н. Трубецкой и Л.Д. Лопухин. То, с чем они пожаловали, подвело черту под заочной дуэлью царя с патриархом. Государь, во-первых, просил о благословении для себя и семьи, во-вторых, для местоблюстителя патриаршего престола митрополита Крутицкого Питирима, в-третьих, тому, «кому изволит Бог и пресвятая Богородица быти на ево место патриархом». Таким образом, глава династии на патриарший шантаж ответил своим шантажом: не покоришься, изберем тебе преемника! Но, увы, нашла коса на камень. Смирить гордыню и потащиться обратно в Москву с понурой головой проигравшего Никон не пожелал. Он благословил и Питирима, и того, кто станет новым пастырем. В итоге на плечи Алексея Михайловича в дополнение к двум внешнеполитическим проблемам свалилась и одна внутренняя — судьба церковной реформы. Зато устраивать в Покровском русский Версаль более не требовалось…
