– Пол Маккартни (он тоже из битлов, но это ты, я так понимаю, знаешь), – с улыбкой отвечала я, – написал эту песню для Джулиана, когда родители Джулиана, Джон и Синтия, решили развестись. Джулиан был этим огорчен, а Пол знал, что музыка помогает человеку утешиться. Сначала он так и пел, «Эй, Джулс», это уменьшительное от Джулиан, но потом изменил на «Эй, Джуд», потому что так, на его слух, звучало лучше.
Она все так же пристально смотрела на меня.
– Почему Джулиан был огорчен?
Я пожала плечами.
– Думаю, ребенку бывает тяжело, когда родители разводятся, – сказала я. – Может быть, ему казалось, что его недостаточно любят, что он не нужен папе с мамой.
Что-то промелькнуло в глазах Элли, и я поняла, что нащупала болевую точку.
– Мне кажется, Пол Маккартни хотел сказать Джулиану, что мальчик ни в чем не виноват, что он не должен взваливать себе на плечи такую ответственность и что скоро все наладится.
Она призадумалась.
– И что же? Наладилось?
– У Джулиана? – Я кивнула: – Да, он давно уже взрослый и стал музыкантом, как и его отец.
– Потому что отец все-таки любил его, – вставила Элли.
– И мама, и папа. Оба его любили.
Элли поспешно отвернулась и, пряча от меня слезы, вытерла глаза. Я подождала, пока она повернется, и знаками спросила: «Что случилось?»
– Ничего, – огрызнулась она. – И не обязательно объясняться со мной на пальцах. Я и говорить умею, не тупая.
Я снова сделала паузу, потом мягко спросила:
– Все-таки что случилось?
Она снова фыркнула, но лицо ее дрогнуло от боли.
– Ничего не случилось. – Я испугалась, что девочка снова закроется, но она тут же добавила: – В том-то и дело. Может, ей на меня вообще наплевать? Совсем-совсем? Она приходит дважды в неделю, потому что так положено, иногда я ночую в ее новой квартире, но в остальное время ей даже не интересно, жива ли я.
– Почему ты так думаешь, Элли? – спросила я.
Ее глаза сузились.
– Было бы интересно – давно взяла себя в руки и ей бы разрешили меня забрать! Почему она тянет? Ей наплевать, что я так долго живу у чужих людей!
– Причины могут быть самые разные, и ты тут ни при чем. Ты и сама можешь придумать другое объяснение.
Моя обязанность – помочь пациенту самостоятельно рассмотреть все версии, разобраться в своих чувствах к матери, но трудно подавить искушение сразу же утешить девочку, сказать, что мама, конечно же, ее любит.
– Ну да, – согласилась Элли. – Но по-моему, она меня терпеть не может.
Упершись взглядом в пол, она несколько раз шмыгнула носом.
Я подождала, не скажет ли она еще что-нибудь, но она молчала.
– Наверное, ты просто не понимаешь, как мама тебя любит. Просто у нее сейчас много проблем. Элли, иногда в жизни наступает такая пора, что из-за множества трудностей родители не успевают, не в силах проявить свою любовь к детям.
Снова она фыркнула: – Вы-то почем знаете!
– Ты права, я ничего об этом не знаю. Поэтому и спрашиваю, какие у тебя еще версии.
Она подумала.
– Ладно. Может быть, у нее сейчас большие проблемы. Или она еще не готова к тому, чтобы снова стать моей мамой. Годится?
Я улыбнулась:
– Так оно звучит намного правдоподобнее, Элли. Согласна?
Она скорчила гримасу и отвернулась. Потом снова поглядела на меня.
– Я спрашивала у соцработника. Она могла бы взять меня уже в сентябре, если б вела себя как следует и наладила свою жизнь. Но ей наплевать, я же вижу.
– А что ты сейчас делала за компьютером? – спросила я. – Писала маме?
– Я даже не знаю ее нового адреса, – проворчала она. – Я сочиняю письмо, которое отдам ей, когда она в очередной раз явится «в день посещения».
– И что будет в этом письме?
– «Хватит быть паршивой матерью».
– Ну и правильно, – кивнула я. Элли вглядывалась в меня – шучу я или нет. Но я говорила всерьез. – А если ты верно угадала? Если ей нужно разобраться с собственными проблемами?
Лицо Элли снова исказилось:
– Знаете что? Вы ничем не лучше остальных. Вы говорите вроде бы разумные вещи, но смысла в них нет.
Не в бровь, а в глаз. Я отделываюсь от нее банальностями. Поэтому я сказала:
– Ты права. По отношению к тебе она поступает плохо. Это очень обидно.
Уголки ее губ приподнялись в недоверчивой улыбке.
– Вы правда так считаете?
Я кивнула.
– Но может, поверишь ей в последний раз? Вдруг она все-таки хочет устроить все как лучше для тебя? Вдруг есть хоть маленький шансик?
Элли не ответила. Она поднялась с места и направилась к синтезатору. С минуту просидела перед ним неподвижно, потом дотронулась до клавиш и стала медленно подбирать Hey Jude. Потом глянула на меня, иронически изогнув бровь:
– Ну?
Я улыбнулась, взяла гитару и заиграла. Следующие двадцать минут мы с Элли, она на синтезаторе, я на гитаре, играли прекрасную мелодию, которую Пол Маккартни сочинил без малого полвека назад. Повторяли ее снова и снова. Вскоре я услышала, как Элли тихо мурлычет слова, и тоже начала подпевать. После нескольких прогонов я стала менять слова, чтобы они точнее соответствовали ситуации: «Эй, мам… Где ты была? Я так ждала… когда же ты придешь за мной».
Наконец у нас и пальцы устали. Элли вскинула руку, прощаясь со мной – и благодаря. Оглянувшись, я увидела в коридоре Эндрю, он смотрел на нас и улыбался.
* * *
Несколько дней я с беспокойством вспоминала этот разговор с Элли, даже спать стала хуже, и сны – или как их назвать – не возвращались. Я лежала возле похрапывающего Дэна, мечтая поскорее забыть о неприятностях Элли, провалиться в сон, чтобы свидеться с Патриком и Ханной. Но потолок все не расплывался, и минуты продолжали тикать, пока сероватый утренний свет не пробивался в стыки жалюзи.
Быть может, в отчаянии думала я, мне больше не суждено проникнуть в жизнь Патрика и Ханны. Может быть, встреча с Ханной была таким заковыристым, окольным способом свести меня с Эндрю, чтобы тот привел меня к Элли. К девочке меня буквально притягивало. В сущности, я только о ней теперь и думала – о ней и о том, как ей помочь. Даже сюрприз Дэна – уик-энд в Хемптоне – не очень-то меня отвлек. Лежа рядом с ним на пляже, я притворялась, будто листаю «Пипл», а в уме прокручивала очередные песни, чтобы с ней разучить. По вечерам Дэн разводил на берегу костер и рассказывал мне всякие истории про своих сотрудников, и я покорно слушала, но думала об Элли.
Во вторник я занималась с Максом, мы довольно долго играли вместе на ксилофоне, потом обсудили нового одноклассника, Тревора, и как он обижает моего подопечного, и наконец Макс задал вопрос, от которого заныло сердце.
