Первые дни рабочей недели пролетели быстро и без особых событий. Я провела занятия с Максом, Лео, еще несколькими детьми. Во вторник я молилась о том, чтобы проснуться в том мире, где наступал день рождения Ханны, но очнулась рядом с Дэном и весь день продолжала думать о ней: хоть бы там, в непостижимой альтернативной реальности, девочка была счастлива. В среду я в очередной раз посетила курсы, занятия шли отлично: я быстро запоминала слова и, неловко признаться, с удовольствием освоилась в роли первой ученицы и любимицы учителя – пусть себе Эми грозно сверкает очами. После урока я договорилась с Эндрю: встретимся в четверг в Святой Анне и все повторим как в прошлый раз: сначала занятия с Риэйджей и Молли там же, потом – визит к Элли.
– Как неделя прошла? – спросил Эндрю, когда я на следующий день, ровно в четыре, сунула голову в его кабинет. На этот раз он был в джинсах и винтажной футболке с битлами, всклокоченный, словно спросонок.
– Только вчера виделись, – с улыбкой напомнила я.
– Но я не имел вчера возможности как следует тебя расспросить, – ответно улыбнулся он. – Опасался навлечь гнев Эми на нас обоих.
– А, так ты обратил внимание?
– Обратил внимание? Если бы взглядом можно было убивать… Она мысленно пронзает тебя кинжалом, стоит нам заговорить, а на меня таращится, как на рождественский подарок, который не терпится развернуть.
– Ого, ты, я смотрю, сама скромность.
Он высоко поднял брови:
– Я же не говорю, что это заслуженно. Просто констатирую.
– Не будь к ней чересчур суров: нелегко быть одинокой женщиной в Нью-Йорке, – сказала я (хотя с какой стати мне заступаться за Эми?). – Трудно винить ее за то, что ей приглянулся симпатичный и умный холостяк.
Вот тут Эндрю покраснел, да и у меня щеки заполыхали, ведь эти слова явно отдавали флиртом, хотя я и не собиралась придавать им такой смысл. И мы оба заговорили одновременно.
– Я не совсем… – начал Эндрю.
– Я не хотела… – начала я.
Мы расхохотались, неловкость ушла, и он предложил:
– Давай ты первая.
– Я всего лишь хотела сказать: не думай, пожалуйста, будто я пытаюсь заигрывать.
– Нет, нет, что ты. – Румянец сбежал с его щек, и теперь он смотрел на меня чуть насмешливо. – Боже упаси. Возможно, у меня вши.
– Я так и думала. – Я сделала страшные глаза. – Так что ты собирался сказать?
– А, ничего особенного. – Он глянул на часы. – Пошли, девочки, наверное, уже здесь.
Глава 20
Занятия с Молли и Риэйджей прошли быстро и без осложнений. Молли выбрала банджо – восемь разных инструментов были разложены на полу заранее. Я подождала, пока она разберется, как звучат струны, потом показала несколько простых аккордов, и мы стали петь вместе. Это упражнение помогает улучшить произношение и интонацию, развивает способность наблюдать и повторять, облегчает общение. С Риэйджей было не так все просто: я попыталась провернуть с ней ту же операцию, но она не взяла ни один инструмент и молча смотрела на меня из угла, пока я играла на гитаре. И все же под конец стала отбивать такт ногой и губами подпевала рефрен, так что хоть она и не попрощалась, когда я выходила из комнаты, в целом это можно было назвать прогрессом.
По пути к дому, где жила Элли, я рассказала Эндрю, как прошли занятия и что я планирую на следующую неделю, но потом повисло неловкое молчание, это было совсем не похоже на обычную нашу дружескую и непринужденную болтовню. Я даже почувствовала облегчение, когда мы добрались наконец до Элли, но тут нас ждало кое-что похуже: Родни проводил нас к ней в комнату, и я обнаружила, что девочка содрала со стен все свои стихотворения.
Она сидела в углу, скрючившись над компьютером, и что-то яростно печатала. Нас она то ли не услышала, то ли умышленно не замечала.
– Элли? – громко позвала я, но она не обернулась.
– Весь день так, – грустно сообщил Родни.
– Что могло случиться, не знаете? – спросил Эндрю.
Родни покачал головой.
– С нами она не разговаривает. Мы пытались, но она ушла в комнату и сидит тут, спиной к двери.
– Давайте я попробую, – предложила я. Собралась с духом и улыбнулась обоим мужчинам: – Вы идите.
Родни колебался, явно не желая оставлять нас наедине, но в итоге подчинился, а за ним вышел и Эндрю, тоже с тревогой на меня поглядывая. Я осталась стоять на пороге, наблюдая за Элли. Стук клавиш на компьютере сливался в злобное стаккато.
Я пошла и встала у нее за спиной. Когда моя тень упала на экран, Элли подскочила.
– Элли? – громко спросила я, стараясь говорить как можно ласковее. – Что с тобой?
Девочка залилась краской и, резко захлопнув ноутбук, затравленно оглянулась на меня. Она ничего не говорила, только смотрела на меня в упор, неподвижно, и, подождав, я сама задала вопрос:
– Что ты пишешь?
Взгляд ее стал почти угрожающим, она быстро изобразила на пальцах три буквы: ОМП. Не сразу я сообразила, что это означает: «Оставьте меня в покое».
Но я не отреагировала так, как она, должно быть, ожидала, а пожала плечами и отвернулась. Прикусив губу, я перебирала все возможные объяснения. Девочка сняла со стены все свои стихи. Может быть, поссорилась с мальчиком, который ей нравится? Но тут же я сообразила, что ни одно из тех стихотворений, какие я успела прочесть на прошлой неделе, не было «романтическим». Может быть, ее творчество раскритиковала учительница? Но неужели девочка могла принять это так близко к сердцу?
Я разложила на ковре те же инструменты, которые только что использовала на занятии с Молли и Риэйджей, потом достала гитару и дождалась, пока Элли посмотрит на меня. Когда же она это сделала (все так же угрюмо), я кивком указала ей на инструменты:
– Хочешь выбрать?
Она решительно покачала головой.
– Можешь не играть, – продолжала я. – Но я буду. Вдруг тебе тоже захочется.
Она фыркнула. Я начала как ни в чем не бывало медленно перебирать струны, соображая, какая песня могла бы ее зацепить.
Я начала с Over You группы Daughtry – «Забыть тебя», на случай, если дело все-таки в мальчике, но она и головы не повернула. Тогда я перешла к Puff the Magic Dragon, но Элли, похоже, стало скучно. Лишь когда зазвучала битловская Hey Jude – любимая песня Лео, – я впервые уловила искру интереса. Я доиграла и стала молча ждать. Сейчас она заговорит.
«Кто такой Джуд?» – знаками спросила она, а глаза смотрели все так же – с подозрением.
На такой вопрос я и рассчитывала.
– Это сын Джона Леннона, Джулиан, – ответила я. – Джон Леннон – один из битлов.
– Уф! – сказала она, переходя на речь. – Про битлов каждый идиот знает. – После паузы она уточнила: – Если он Джулиан, почему же в песне Джуд?
