— Нет, у меня не привал. У меня здесь поминки.
— Что?!
— Да не пугайтесь так, барышня. Здесь у меня тело верного друга Каштана покоится, хорошая была собака, сорок дней назад схоронил. Да вы присаживайтесь на соседний пенек, гостьей моей будете. Не полагается на поминках стоять. Коньяку хотите?
— Ой, нет, спасибо… — замахала руками Лина, но на пенек все же присела. Надо же, какой дядька интересный! Поминки у него, главное.
— Ну нет так нет, ладно. Тогда, если хотите, я на ваш вопрос отвечу.
— На какой вопрос?
— Да на тот, который вы сами себе давеча задали. Куда, мол, река делась.
— А… Ну да. И куда ж она делась?
— Так вы сами, наверное, ее недавно видели. Вы ж оттуда, из-за забора сюда пожаловали? — Интеллигент показал рукой в сторону ее недавней лазейки.
— Ну да… Там сегодня у хозяина день рождения, я его гостья. А при чем тут река-то?
— Экая ж вы несообразительная, право… Пруд хозяйский на территории видели?
— Да. Конечно. Очень красивый пруд.
— Ну так это и есть наша бывшая река Серебрянка… Красивый, говорите, пруд получился? Ладно, что ж… Хоть не задаром сгинула красавица, и то хорошо.
— Погодите… Как это — сгинула? Вот этот маленький ручеек… Это и есть бывшая река?
— Ну да… Так решил господин Сосновский — ни к чему нашей деревне такое удовольствие. Притащил технику, в два счета плотину соорудил. Уж третий год мы без реки живем. Ни огорода полить, ни баньку истопить, ни искупаться, ни порыбачить. На всю деревню одна действующая колонка осталась, да и та на окраине. Зато у него теперь пруд на участке есть! Эстет, чистой воды эстет ваш Сосновский.
— Он… Он не мой. Я про это… не знала ничего, честное слово! Я тут в первый раз…
— Да ладно, не оправдывайтесь. Я и сам понял, что вы не в курсе этой драмы.
— Но… Почему вы так спокойно об этом говорите? Можно же было сразу этому произволу воспротивиться!
— Воспротивиться? Хм… Это вы хорошо сейчас выразились, конечно. И как, по-вашему, мы должны были воспротивиться?
— Ну не знаю… Жалобу в сельсовет написать, в полицию, в прокуратуру…
— Ну да, ну да. Можно еще и в Организацию Объединенных Наций, к примеру. Или в Совет Безопасности, — невесело пошутил Линин собеседник. — Тоже очень хорошая контора, ничего не могу сказать.
— Это вы шутите так, что ли, я не поняла?
— Шучу, конечно. Когда на жизни целой деревни одним махом крест поставлен, только и остается — шутки шутить. Я вот всю жизнь вроде серьезным человеком был, кафедрой прикладной математики в техническом Вузе заведовал, а на старости лет, видите, пришлось шутником заделаться… А что делать? Когда у меня пять лет назад сердце прихватило, врачи посоветовали прогулки по лесам да чистый воздух. Вот мы с женой и выбрали эти места, квартиру в городе продали… Теперь вот гуляю каждый день — на дальнюю колонку с коромыслами. Час иду туда, час — обратно. Да еще и одинокой бабульке, соседке Пелагее Макаровне, надо бы воды принести. Какое ж сердце такие перегрузки выдержит?
— Но неужели вы и впрямь никак с этим произволом не боролись?
— Да бороться-то мы, конечно, боролись… То есть еще как боролись! И митинги проводили, и подписи под петицией всей деревней собирали, и в сельсовет ходили, и в полицию, как вы присоветовали, и в прокуратуру… Бабки даже анафему господину Сосновскому в церкви заказывали.
— И что?
— Да ничего, как видите. Плотина построена, реки нет. Результат сам за себя говорит. Народ на митинг больше не собирается. Все тихо и спокойно. Живем, как бог на душу положит.
— Значит, смирился народ?
— Смирился? Нет, я бы так не сказал… Здесь, понимаете ли, еще более страшная вещь произошла. Наши деревенские… они словно бы приняли произвол вашего друга Сосновского за некую аксиому. Признали. Объяснили для себя. Прониклись им на уровне знания. Как в школе дети принимают знание о том, что Волга впадает в Каспийское море. Сказали — впадает, значит, так оно и есть. Если сопротивление не принимается, значит, Сосновскому действительно все можно. Вроде того — он же богатый, стало быть, право имеет. А мы, небогатые твари дрожащие, все это принять должны как данность. Такая вот коллективная достоевщина у нас в деревне Серебрянке случилась. Ну скажите, не свинство ли?
— Да, пожалуй… — согласилась Лина. — Но что же теперь с этим делать?
— Со свинством-то? Да ничего, милая барышня, ничего уже тут не поделаешь… Дьявольская эпидемия богатомании совершила свою паразитическую задачу, обратной дороги нет. Скосила людей, как холера. Иной, смотришь, только вчера вроде нормальным человеком был, а сегодня уж и в нем этот вирус трепета к богатству сидит! Он, этот вирус, главное дело, сразу в мозг человеческий внедряется, питает его искушением да вожделением. Так и происходит замена. Был нормальный человек, и нет его. Одно только молчаливое уважение к «высокому», то бишь к материальному в нем и осталось, как эталон правильного нынешнего миропонимания. А отсюда, как гриб, и произрастает соответствующее уважение к пакостям «имеющего».
— Ну так уж и уважение… — не согласилась Лина. — Да включите телевизор — там же сплошные протестующие с экрана кричат!
— Это не протест, когда кричат. Это такая форма зависти. Как это, мол, у соседа есть, а у меня — нет? Да и немудрено, при наших-то социальных катаклизмах… Сначала людей в равенство-братство да в безденежье мордой тыкали, потом сразу, не дав опомниться, новые времена тяжким испытанием явились. Вот народ и не выдержал, заболел. Завожделел, запотреблял, закредитоманился. Посмотрите, какой нынче трепет вызывает пресловутая обустроенность — евроремонты, мебеля… Нет, я вовсе не против комфорта как такового, просто мне за суть человеческую, растворенную в холодильнике и телевизоре, обидно… Кто он нынче, наш человек, без евроремонта и купленного в кредит автомобиля? Получается — никто. Выпал из общего ряда. Пусть он будет семи пядей во лбу и очень развит духовно, все равно — никто!
— Ну не знаю… Как-то все это слишком уж безысходно звучит. И что, никакого выхода нет?
— А в чем выход? Противопаразитные инъекции всем ставить, что ли? Или парадигму народного сознания чистить да на корню менять? И кто ж это делать станет? Нет, это не так просто, да и не выгодно никому… Я вот недавно передачку одну по телевизору посмотрел, там народ в студии возмущался по поводу отказа от миллионной премии одного нашего математика. Сколько злобных эмоций, сколько совершенно искреннего возмущения! Некоторых от гнева вообще сотрясало, только что пена изо рта не шла. Откуда, мол, такая сволочь выискалась, посмела оскорбить общество отказом от денег?! Ату его, этого математика! Все, в едином порыве — ату! Вон его из рядов человеческих!
— Да, я тоже эту передачу смотрела. Только я как-то… Таких трагических выводов не сделала, — аккуратно возразила Лина. — Мне кажется, вы немного преувеличиваете проблему. Вот относительно чиновников — тут да, тут я согласна. На этом поприще есть где вирусу вожделения разгуляться. Наверняка Сосновский их всех подкупил, поэтому вы и проиграли борьбу за свою Серебрянку! А может, вам снова ее возобновить, борьбу-то? Сейчас вон даже указ новый вышел по борьбе с коррупцией!
