— Но… Павел! — щеки Лины запылали. — Я не могу так!
— Мам… Да поезжай, чего ты… — встряла в этот странный разговор Женька, глядя на нее чуть снисходительно. Так глядят умудренные опытом подруги на глупых, младших, боязливых и неопытных. Тихо вздохнув и сложив худые руки калачиком, добавила: — Никуда твоя работа не денется, мам. Чего ты как маленькая…
— Жень! Но как же я… Надо хоть вещи какие собрать, что ли!
— Потом, потом соберешь! — заторопил Лину Павел. — Вставай, поехали. Там Коля в машине уже засиделся, наверное. Тебе его не жалко, да? Ему тоже домой хочется, к жене под бок. А мы тут сидим, чаи распиваем. Поехали!
Странно, но Лина и впрямь встала и послушно пошла за Павлом в прихожую, будто страшно устыдилась Колиного долгого ожидания. Машинально сунула ноги в туфли, взяла сумку, глянула на себя в зеркало. Лицо было совершенно обалдевшим. То есть удивленным, возмущенным и счастливо-радостным. Разве можно вместить на одно лицо сразу столько эмоций? Наверное, можно, если случай особенный. А значит, у нее такой и есть. Ну просто ужас какой особенный случай на ее голову! И что-то с ней дальше будет…
* * *
А дальше было все как в добротном романе. А еще лучше — как в сказке про бедную Золушку. Хотя про Золушку — это не совсем правильно. Золушка, помнится, к полночи из дворца убежала, а Лина Смородина, наоборот, в полночь только ступила на дворцовый порог.
Ступила и застыла как соляной столб. Потому что и впрямь был — дворец… Хотя бог его знает, какие они бывают, современные дворцы. Наверное, вот такие и есть. С огромным холлом-гостиной, с камином, с широкой, устремленной наверх белой каменной лестницей, с красивой и явно дорогой мебелью. «Богато», как сказала бы Люся. Однако было во всем этом «богатстве» нечто, совсем не располагающее к пресловутому хохляцкому «г»… Достоинство какое-то было, что ли. Разумная толерантность. «Богатая» обстановка совсем не пыжилась дороговизной, наоборот, приглашала довольно доброжелательно — ну же, ступай смелее, пользуйся мной. Я совсем не претендую на превосходство над твоей человеческой душенькой, я тоже хочу быть просто другом, как твой старенький дедушка-холодильник, к примеру…
— Ну, чего ты застыла? — подтолкнул осторожно Лину Павел. — Входи!
— Да нет, я не застыла… — объяснила Лина. — Я просто не предполагала, что мы приедем в дом. Я думала, ты на Пушкинской живешь…
— Ну да, — кивнул Павел. — Там я тоже иногда бываю. Там квартира, а здесь дом. Входи давай, осваивайся! Здесь все довольно удобно устроено, я сам этот проект делал. Внизу — гостиная, наверху — несколько спален. На третьем этаже сын обитает, на четвертом — мой кабинет. Пойдем, я тебе все покажу…
— А… он сейчас дома?
— Кто?
— Сын!
— Нет. Но я думаю, на днях появится. Удрал, даже не соизволил отца в известность поставить. Знает, что я бы не отпустил, вот и удрал. У него сейчас выпускные экзамены в школе, вот он удрал в промежуток между историей да математикой…
— Куда?
— На натуру.
— Куда?!
— Да возомнил, понимаешь ли, что он художник! И чего ему в голову вдруг взбрело? Такие перспективы у парня, в институт надо поступать, а он малюет целыми днями. Думаю, это у него так, возрастное. Со временем пройдет. Только вот времени-то как раз и нет! Ну да ничего… Вот приедет, и я с ним разберусь по-мужски.
— А как он к моему появлению отнесется?
— Да очень даже нормально отнесется. Он вообще такой… Немного не от мира сего. Может, и не заметит даже.
— То есть как это — не заметит?
— Да не бойся, шучу я… Все будет хорошо, вот увидишь. Пойдем шампанское пить, надо ж отметить это великое событие! Второй раз в жизни женюсь.
— А я… — сконфуженно пробормотала Лина, — первый раз…
— Ну так и тем более!
Шампанское ей показалось вроде как и не шампанским. Глотнула, посмотрела на Павла удивленно:
— Это — шампанское?
— Ну да… «Дом Периньон». Ничего, постепенно всему научишься. И шампанское по маркам различать, и по салонам, и по шопингам шастать. Невелика наука. У тебя водительские права есть?
— Нет, конечно. Откуда?
— Значит, придется учиться. Я тебе частного инструктора найму, в один присест экзамены сдашь. Не трусь, Малина! Ты у меня вообще скоро засверкаешь, как бриллиант…
— Хм… Да уж… — согласилась Лина. — Я засверкаю и исполнюсь презрением, неосознанным и неистребимым, и оно войдет в состав моей крови…
— Не понял… Это ты о чем?
— Да так… Просто мне сегодня одна милая старушка целую лекцию о бриллиантах прочитала. Вернее, о женщинах, которые носят бриллианты. Она сказала, что женщина, которая начинает их носить, становится неузнаваемой.
— А что? Наверное, в чем-то и права твоя старушка… Только я бы слово «неузнаваемой» заменил на другое. Недосягаемой, например. Или — неприкасаемой. Защищенной, одним словом.
— От кого — защищенной? — удивилась Лина.
— От плохой неустроенной жизни, Малина, — глядя Лине в глаза, произнес Павел. — От унижений. От стыда. От всякой другой мерзости, которую плохая жизнь любит устраивать.
— По-твоему выходит, я раньше жила в сплошной мерзости?
— Нет. Ты просто из мерзости умудрялась творить себе благо. Потому что ты умная, сильная и красивая. А поскольку ты умная, сильная и красивая, тебе там и не место.
— А где мое место?
— Здесь, рядом со мной. И я тебя туда больше ни за что не отпущу, если даже будешь кричать и сопротивляться…
Так он это сказал — и сердце Линино будто мягкими лапками сжалось. Встал, протянул руку — пойдем со мной…
Какая горячая, сильная у него ладонь. Вложила в нее пальцы — будто током пробило. И ноги совсем не идут, предательски слабнут в коленках. Шаг, еще шаг, лестничные ступени… Господи, скорее бы уж прийти куда-нибудь! Вдох, выдох. И сердце сейчас наружу выскочит, кажется. Выдох, вдох. Ну же! Открытая дверь спальни, мягкий свет ночника… И жадный поцелуй, как спасение. Обманчивое спасение! От чего — спасение? От его горячих ладоней, от бешеного сердцебиения? Или от собственной неуклюжести в пальцах, запутавшихся в петельках-пуговицах его рубашки? Вот же незадача — какой истязатель их выдумал, эти петельки-пуговки? Нет уж, не надо им никакого спасения, и одежек-рубашек не надо, и ничего не надо, кроме этого ненасытного, жадного и обоюдного счастливого зова плоти… Господи, неужели именно с ней, Линой Смородиной, все это происходит? Здесь, в этой спальне, на этой постели, — с ней?! И обморочный счастливый сон уже под утро…
И пробуждение, как ей показалось, с этой же мыслью пришло — неужели именно с ней?
Открыла глаза, приподняла голову, долго смотрела в безмятежное мужское лицо на соседней подушке. Боже, какое оно красивое… И как хочется протянуть руку, коснуться пальцами щек с пробившейся за ночь едва заметной щетиной и сдуть легкую прядку со лба. И уловить момент счастливого пробуждения, легкое дрожание ресниц…
