Утром чуть свет раздался звонок в дверь. Толстая «размазня» по-хозяйски шагнула в прихожую и, отодвинув Лину, до конца не проснувшуюся, деловито приступила к осмотру сотворенного безобразия. Так деловито, будто и не сама она его сотворила. Стояла, уперев руки в бока, языком цокала, головой качала. Потом развернулась к ней резко:
— Ну? И чего стоишь? Умывайся-одевайся, работать будем! Я мужика своего в магазин за обоями снарядила, вот, пришла посмотреть, сколько рулонов брать надо. Я думаю, шести хватит. Надо светленькие взять, тут светленькие больше подойдут. А те, которые ты поклеила, больше на крематорий похожи. Ну что это за цвет, прости меня господи?
— Нормальный цвет, терракотовый… Это сейчас очень модно… — растерянно пролепетала Лина, сжимая на груди ворот пижамы.
— Ну вот и хорошо, вот и договорились. Покупаем светленькие, от них радости больше. Сейчас мой Коля в магазин сгоняет и приступим, помолясь. К обеду, я думаю, управимся. Тебя как звать-то, психованная?
— Лина…
— А я, стало быть, Люся. Будем знакомы, значит. Одна живешь, без мужика?
— Одна…
— Оно и видно, раз дерьмового цвета обои на стены ляпаешь. Это ж надо, придумала! Ну ничего, это мы сейчас поправим…
Странно, но Лину почему-то вовсе не разозлила Люсина бесцеремонность. Наоборот, смешно было. И очень легко. Выплывала из этой бесцеремонности такая обескураживающая доброжелательность, что хотелось натянуть ее на себя, как теплую одежду в холод. И потом, относительно «дерьмового» цвета обоев Люся оказалась права. Когда общими трудами поклеили «светленькие», комната будто ожила, разнежилась в лучах солнечного света. Потом сидели на кухне, обедали, слегка выпивали за знакомство. Не знали еще, что оно в приятельство перейдет. Легкое, непритязательное, ни к чему не обязывающее. То самое, в котором душа отдыхает, долгами и претензиями не напрягаясь. Видимо, переизбыток Люсиной горячей доброжелательности очень уж удачно и безоговорочно поместился в Линину хоть и горделивую, но порой до ужаса перепуганную незащищенность. (Чего уж греха таить — была, была в ней эта незащищенность, куда ж от нее денешься в одинокой женской жизни?) Такая вот гармония у них получилась, можно сказать, взаимовыгодная.
… — Привет, Линк… — открыв дверь, бодро приветствовала ее Люся. — Молодец, что пришла. А чего щеки бледные? Опять твоя старуха всю тебя отхлобыстила? Зря ты на это дело подписалась, Линка, ой, зря… Пойдем, я тебе хоть шиповника заварю…
Изобразив на лице нарочитую детскую самой к себе жалость, Лина ткнулась лбом в круглое Люсино плечо, покрутила головой так же по-детски капризулисто, даже похныкала немного — м-м, м-м… Нет, все-таки это хорошо — вкусить иногда с устатку хоть каплю искренней к себе жалости-доброжелательности. Вроде и никчемная штука, а хорошо.
— Есть хочешь?
— Нет, Люсь. Я пирожков твоих поела.
— А котлетку? — не отстала Люся. — Как ты любишь, с поджаристой корочкой?
— Ладно, давай, — сдалась Лина.
— Ага, ага… Садись, я сейчас подогрею…
— Ой, а это что? Вы новый холодильник купили, да?
— А ты разве еще не видела? — с любовью провела Люся по боку гордого белого красавца. — Третьего дня привезли… Дорогой, зараза, опять пришлось в кредит оформлять… Так все и бьемся, и бьемся с Колей, никак из этих кредитов не можем выползти…
Они обе вздохнули, одинаково покачав головами. Помолчали, объединенные тяжестью материальной жизни.
Все в этом доме, сколько помнила Лина, приобреталось именно так — из последних сил. Евроремонт, новая мебель, плита, стиральная машина, теперь вот, пожалте, и холодильник. Все самое дорогое, самое лучшее. На всем стояла печать головной боли просроченных платежей по кредитам и временно «забытых» долгов по друзьям и знакомым. Наверное, потому и выглядело все это, с напряжением приобретенное, по-особенному? Вещи как будто выпячивались из общего строя вперед, кичливые, гордые от своей высокой цены и презрения к местной панельной малогабаритности.
— Зато смотри, какая у него морозилка большая! — с гордым придыханием распахнула дверь холодильника Люся. — Сюда целого поросенка вместить можно!
— Ага… Хорошая морозилка… — грустно кивнула Лина, наблюдая, как Люся трепетно разглядывает полупустое нутро холодильной камеры, как бережно закрывает дверцу обратно.
— Конечно, выплаты по кредиту опять офигенные получились, но что делать, Лин, если хочется? Прямо страсть как…
— Люсь… Ты чего меня позвала-то? — спросила Лина. — Холодильником, что ль, похвастаться? Еще и котлеткой поманила…
— Ой, и правда, чего это я? — по-слоновьи протопала к плите Люся, схватилась за сковородку. — Сейчас, сейчас, погоди, будут тебе и котлеты, и какао с чаем… Вообще-то у меня к тебе дело, Лин…
— Дело? Какое?
— Шубу у меня купи, а? Норковую?
— Шубу? С ума сошла, что ли? Она ж мне на три размера велика!
— Ну и что? Перекроишь и за милую душу носить станешь. Я ж почти задаром ее отдаю!
— А чего тебе вдруг приспичило?
— Ой, и не говори. Правильно ты говоришь — приспичило. Телевизор новый хочу купить. Большую «плазму». Страсть как хочу, прямо зудит во мне все! Зудит-то зудит, а денег совсем нет!
— Люсь, уймись… На кой хрен тебе эта «плазма» сдалась? У тебя же нормальный телевизор в гостиной стоит!
— Ну да, нормальный… Только он, понимаешь… В новый ремонт не вписывается. В глаза бросается, как заплата на новых портках. А так хочется, чтобы все кругом одно к одному было. Богато, одним словом…
— Богато? — переспросила Лина, стараясь нарочито «хэкнуть» на букве «г».
Получилось довольно выразительно — буква «г» вышла объемная и по-хохляцки вкусная, как сало с чесноком. По крайней мере, самой понравилось — смешно было. Однако Люся, похоже, никакой смешной нарочитости в ее стараниях вовсе не заметила.
— Ну да, богато… А чего ты улыбаешься? Да, чтобы достойно было, как у людей! Что мы, хуже других?
— Да каких других, Люсь? По-моему, у вас и так все отлично!
— Да ладно, понимала бы чего… Скажи лучше — будешь покупать шубу или нет? Купи, а? Всего за двадцатку отдам!
— А сама зимой в чем ходить будешь?
— Так до зимы далеко еще!
— А мне, значит, близко?
— Так. Понятно. Не будешь брать, значит, — обиделась Люся. — Ну и фиг с тобой.
— Так у меня все равно денег нет, Люсь… — промычала Лина, с удовольствием вдыхая сочный мясной пар из подсунутой Люсей тарелки, — о боже, как вкусно пахнет… Чего ты в котлеты кладешь такое, что скулы от аппетита сводит?
— Да ничего особенного. Розмарин, петрушку… А чего денег-то нет, если на двух работах вкалываешь?
— Так у меня свадьба на носу, Люсь. Женька вроде замуж собралась.
