– Пошел вон!!
– Ох, не ори ты так! Ничего нового я тебе не сказал, даже скучно. Я ухожу и сам. Давно пора, кстати, а то я у вас тут вроде приживальщика. Прощай. Я не думаю, что нам стоит встречаться.
Гелик. Москва, 1981 год
Через неделю после их возвращения из Венгрии с Геликом случился странный казус, какого никогда не бывало: днем, пока никого не было дома, он один напился до потери сознания. Напился очень странно: Гелена пришла с работы – непоздно, часов в пять! – и нашла его на полу в кухне, а в гостиной, где он пил, на столе стояли две пустые бутылки – водочная и коньячная. Гелик ни-ког-да! не пил водки, даже запаха не терпел! Рюмка меж тем была одна и одинокое блюдечко с половинкой вареного яйца. Весь вечер и всю ночь прометались – Гелику было так плохо, что Гелена порывалась вызывать неотложку, а Виктор хохотал: мать, они тебе предложат вытрезвитель! Черт знает что такое это было, немолодой уже человек, совсем не самый здоровый. На следующий день, чуть очухавшись, он мутным голосом спросил – Толя не появлялся? – При чем здесь Толя?! – возопила Гелена. – Вы с ним, что ли, пили? – При слове «пили» Гелик мучительно сморщился; в голове гремело «бессаме мучо» на какие-то странные, невыносимо знакомые слова «Грабили нас грамотеи десятники… Ярость я в сердце храню…», каждое «р» болью прошивало затылок. – Да нет… Я один…
С Толей же произошла страннейшая, а на самом деле совершенно обычная история. – Вы прямо как дети, – раздраженно говорил Виктор, – какие-то святые, ей-богу. Чего тут странного-то? Вечно эти ваши… живете, как на облаке. (Это был такой лейтмотив их совместной жизни: Гелик и Аля, дескать, возвышенные, все про Блока да про Блока, а Виктор такой недалекий, а Гелена такая приземленная, о литературе с ними не поговоришь, они все то в ЖЭК, то по магазинам.) – Но как же, Витя… – растерянно говорила Аля. – Ведь столько лет… (Все вздрогнули, вспомнив волосатого гуся из Кащеевки-Калитеевки.) – Да, столько лет! – гневно отвечал Виктор. – А мы все идиоты. Еще, считай, повезло.
А дело было так. Через четыре дня после их возвращения из Венгрии в гости на Кировскую явился «пингвин» – гэбэшник, сопровождавший их группу в поездке. Его надо было принять на полчаса, это был акт лояльности и дипломатии – на такие дела они всегда выставляли Виктора, и он, высокий, солидный, в золотых очках, вел переговоры с управдомом, с сантехником, с директрисой Жениной школы… ну и этого хмыря взял на себя. Гелик вышел погулять по Чистопрудному, Аля сидела в дальней комнате, вся в клубах сигаретного дыма, и нервно листала нового Трифонова, Гелена принесла в гостиную парадный кофе с печеньем и ретировалась в ту же дальнюю комнату. Виктор достал из серванта «Белого аиста», время пошло. – Как вам поездка? – Интереснейшая страна! – И дамы ваши довольны? – Дамы очень довольны! – все в таком духе. И тут появился Толя – все ребята обычно приходили вечером, а Толя – непредсказуемо, забегал пообедать в середине дня, забрасывал какие-нибудь билеты… И вот сейчас так же забежал, на минуточку, сунулся в комнату: Вить, так насчет шахмат… – произошел молниеносный перевзгляд, «пингвин» – Толя, Толя – «пингвин», Толя, лучезарно улыбаясь, сказал: ох, простите! Влетел, как голая баба во двор. Не буду вам мешать. До скорого, Вить!
Больше Толю они не видели никогда.
– Идиоты мы! – бушевал Виктор. – Идиоты и есть! Пятьдесят человек народу в доме, дверь нараспашку и шутки шутим! Мало нам было того психа, который газ открыл! Можно было, кажется, задуматься, кого в квартиру пускать! – Но, Витя, – Аля прикуривала одну от другой, пальцы у нее совсем были желтые от никотина, – согласись, он с нами с пятьдесят какого-то – с какого, кстати? Кто-нибудь помнит? – Вот! С пятьдесят какого-то он с нами, а мы ни адреса его, ни места работы – ничего! Ничего не знаем, ничего не помним! Все такие из себя не от мира сего! Пародию на «Вопросы языкознания» сочинили – и пятьдесят человек на Новый год явились и все ее читали! – Пародию, Вить, после пятьдесят шестого сочинили! – слабо защищался Гелик. – И на том спасибо! – грохотал Виктор. – Не совсем еще из ума выжили! А мало ты, можно подумать, до пятьдесят шестого сочинил?! Святые люди!! – Я не знаю, я не знаю, – пыталась сопротивляться Гелена, – он такой был наш друг, он так помогал… (все опять вспомнили гуся) – Еще бы не помогал!! – взрывался Виктор. – Ннннда… Надо думать, возможности у него были… – тянула Аля, постепенно свыкаясь с ужасной новостью. – Что же делать теперь? – растерянно и с тоской спросила Гелена. – Не знаю, что делать! Раньше думать надо было! – Вот интересно, а тебе, значит, не надо было?! Что ж тебе мешало проявить проницательность?! – А знаете, что я вам скажу, милые мои… – вдруг вступил молчавший пока Эрлих, который тоже присутствовал на семейном совете, – вы не паникуйте особенно. Ничего он не сделает.
Они вытаращили на него глаза.
– Ну что, смотрите… Он с нами с пятьдесят какого-то года. Возможностей у него было… Поводов мы ему давали… Ан нет, ничего. Дальше. Скажите мне – зачем он весь этот балаган устроил? Зачем к тебе, Вить, ворвался с этими шахматами? Как голая баба во двор, да? – как он сам сказал. Он что – не понял, что у тебя посторонний? Он что – у вас накануне не был и не слышал ваших разговоров и не знал, кто к тебе должен в это время прийти? Голубчики – да кто он, по-вашему, недотыкомка? Плохо ж вы о них думаете.
– Так ты что ж думаешь…
– Я думаю, что все он прекрасно знал. Что все это он сделал нарочно. Он – как бы это сказать… сошел с дистанции. Сам. Сознательно. Он так с нами со всеми попрощался. Почему – это другой вопрос. Не ко мне. И пойдемте уже домой, замерз я от этой вашей конспирации.
2006 год, журнал «Э-р»,
«Исповедь детей века»
серия интервью с людьми старше ста лет Одно из интервью, расшифровка:
Подолянская Евгения Николаевна, 106 лет.
Милые мои, скажите, куда мне говорить, а то я вижу не очень хорошо. А, можно просто так? Ну хорошо. Я вам скажу, чем я больше всего потрясаюсь, это прогрессом. Но знаете как? Не что он быстрый. Уууу, да мы-то думали, что в двадцать первом веке все люди уж сами будут летать на своих крыльях – а пока все только на самолетах и на этих… как называется? На них еще Икар летал. Так что прогресс не быстрый на самом деле, но что меня потрясает – какой он удобный. Вот что главное-то! Вот я читать не могу, у меня один глаз не видит, так что? Мне внуки купили такое изобретение – что можно книжки слушать; и я уже столько всего прослушала, и классику, и современных писателей. Я прозу очень люблю… такая прелесть, я вам скажу.
Хорошо, давайте тогда сами спрашивайте, а то я начну болтать… Мне внуки говорят: бабушка, помолчи, сколько ты говоришь! Не всерьез, конечно, смехом. И правнуки тоже. Слушайте, а вот я спросить… У меня правнуку старшему шестнадцать, так если у него родится, я же буду прапрабабушка! Рекорд! Напишут про такое в вашей газете?
Внуки, правнуки – не мои… они мои внучатые. Сестренки моей они внуки и правнуки настоящие, а ее уж нет давно… Ой, скольких я похоронила, ой, мои дорогие… Я удивляюсь, как это я столько живу. Так я горевала сначала, что не умираю никак… когда сестренку хоронила, когда племянницу мою любимую, зятя… А потом я подумала: что-то в этом есть, наверное, какой-то замысел, не знаю… Но горевать, значит, нельзя.
