— А как ты хотел? Отщепенец в команде, что пробоина для корабля.
— Ян, только давай сразу — никаких дискотек, — кисло сморщился Алик. — Лучше где-нибудь посидеть.
— И за что мне подсунули женатика? В барокамере не насиделся? Штабной, ты хоть не окольцован?
— Не, — Никита, скорчившись от боли, щупал саднящее плечо.
— Наш человек. Тогда ставлю на голосование: кто за посидеть? Кто за танцы со смуглянками?
Эполеты жгли плечи, от перегрева клонило в дрёму. Хотелось одного — завалиться спать. Со смуглянками всё равно не светит, пустое. Ещё есть хотелось мучительно. Последний раз он нормально жевал в самолете.
— Я, наверное, в другой раз. Может, на ужин успею.
— Столовая уже ку-ку. Вот твой ужин, — напомнил Ян о его выдыхающемся стакане.
— Никит, мидии когда-нибудь пробовал? — спросил Мурзянов.
— Это моллюски такие?
— Мидии по-симеизски. В Сочи ресторанчик есть: делают — объеденье. — Алик поднял руку. — Я за «Сухум».
Привалившийся к шкафу Позгалёв наблюдал за Растёбиным с прощупывающей улыбкой: на самом деле не принципиально — мидии или танцы, всё одно выжму из этого вечера своё; просто интересно, на какие соблазны новичок падок.
Растёбин был уже готов отказаться от деликатеса в пользу танцплощадки, чёрт с ними, с моллюсками, не за этим же он приехал, но хитрая улыбка Яна неприятно задела.
— Ну, я, наверное, тоже за…
— Правильно, штабной. Смуглянки ждут. Мы тут по ходу одни с тобой молодые, — довольно потёр свежевыбритую щёку каптри.
— …я за мидии.
Позгалёв громко рассмеялся, словно ожидал от новичка выбора в пользу желудка. Никита хотел бы на него обидеться, но сам едва не заразился этим смехом, не вязавшимся с едким взглядом каптри. Простодушно-взрывной, разубеждающий насчёт всякой фиги в кармане смех.
— Ладно, голота, ваша взяла. Мидии так мидии!
Ян подбросил с дверцы шкафа отглаженную рубашку, ловко подхватил другой рукой. А Никита, морщась, выпил.
Шаман
Затем был полёт по трассе в дребезжащей старенькой «Волге», трепыхающаяся мохнатым бражником в Никитиной голове навязчивая рифма «коньяк-тощак», крутой подъм во мрак неба, пробитый зияющими скважинами фар, уклон, и где-то там, в чёрной низине, — мерцающий слабыми огнями Большой Сочи. Жизнь билась-пульсировала лишь в яркой береговой жиле, опоясывающей город.
По дороге Ян пытался растормошить хмурого деда-таксиста, искренне не понимая, как можно быть с кислой физиономией в такую ночь. На полном серьёзе подбивал оставить его баранку, присоединиться к компании. Расстреливал непробиваемого старика анекдотами и сам же рикошетом хохотал за него.
Яна разбирало — шаман, практикующий вместо камлания живящий смех. Дед, сбитый с толку таким к себе вниманием, настороженно моргал. Никита с Аликом держались за животы на заднем сиденье.
— Отличный ты мужик, отец. Кремень, кто бы сомневался, но бросай руль, давай с нами.
— Ребята, никак. Никак, ребята.
— Дай мне тебя порадовать, отец. Или ты не заслужил? Просто хочу тебя порадовать.
— Ну куда я? Никак. Шо бабке скажу? Робить надо, — не сдавался тот, — лучше выпейте там за деда, шоб дорога…
— Возмещу, отец.
— Не, ребят, робить…
— Завидую, батя, «один раз живём» — точно не про тебя. Слово дембеля — выпьем.
Машина затормозила недалеко от набережной. Никита полез в карманы, выгреб что-то. Каптри решительно задвинул его пятерню с деньгой. Сунул старику свою купюру.
— Толмач, не делай лишних движений, — глянул так, будто Растёбин нанёс ему оскорбление. И тут же губы расплылись в улыбке.
«Актер» — подумал Никита. — Или просто флотский выпендрёж такой? А впрочем, хочет — пусть банкует.
Вывалились из машины, двинули по темени на щербатые светляки электрических гирлянд и солёный бриз, приправленный духом близкого мангала. Впереди загрохотали знакомые «Яблоки на снегу», и Никита остро почувствовал, как морозный аромат Москвы мигом впахался в южные запахи. Ян вытащил из кармана коньяк, протянул ему.
— Лакнешь? — и снова этот взгляд с прощупывающей усмешкой.
Никита взял бутылку, сделал решительный глоток, который едва его не прикончил. Темнота накренилась, стало печально-хорошо, и эти двое показались почти родными.
— Отстань от парня, видишь не емши, — гаркнул на Яна Алик. Вырвал у Растёбина склянку, будто держали её позгалёвские руки. Присосался.
Ян, рассмеявшись, сгреб обоих в охапку, как нашкодивших котов; откуда-то сверху серьезно прошептал:
— Какого над дедом потешались?
— Че-го? Сам гоготал как идиот!
Каптри забрал у мичмана стекло.
— За деда! По-хорошему, их помянуть надо. У нас хоть шанс, их бронепоезд уже на запасном пути.
Выцедив всё до капли, вскинул руки, проревел в ночное небо раскатисто, будто отрывающаяся от стартового стола ракета.
Алик стоял-качался в такт пальмовым лопастям над головой. Затем крутанул палец у виска, потопал к морю.
— Верно, штабной, — широко улыбнулся приземлившийся Ян, — Мурз не соврет, мидии тут и вправду сказка. Идём.
Гость
Ресторан «Сухум» оказался покосившимся лабазом с пятью столиками, фонящими колонками и радушным хозяином-абхазцем по имени Гия, с нетипичным для кавказского человека лицом: рябой, голубоглазый, курносый… Конопатые руки зарывались в ведро; ракушки с дробным шумом щебня вываливались на противень, напоминающий кровельный лист. Огонь рыскал под железякой, мидии шипели, лопались, обнажая сочную мякоть. Гия сбивал дым куском фанеры в кусты рододендрона, поливал моллюсков портвейном; скалился жаркой улыбкой в сторону подводников. Столики заполнялись, пустели, снова заполнялись. Гремела музыка, какая-то парочка затеяла танцы. Алик учил Никиту добывать мясо из панциря, запивая черноморский деликатес вином.
— Сначала промочи язык. Чутка, для вкуса. Покатай по нёбу. Вот так. Теперь жуй.
Оголодавший Растёбин тут же сбился с инструкции, налегая преимущественно на моллюсков. Не сказать, что сказка, и утомительней раз в сто, чем лузготня семечек, но есть можно. Прежде чем он насытился, рядом вырос хитиновый курган, напоминающий палеонтологический раскоп. Позгалёв продолжал бурлить и куражиться, сыпал шутками, подкалывал крутящегося рядом Гию. Засылал соседям выпивку, и обратно возвращались приветствия и благодарные взгляды, обращенные ко всей их троице. Скоро веранда была затянута в водоворот капитанского веселья. Поднимались тосты за лучшего мангальщика, море, пальмы, мир, подплав, за хороших людей, которых всегда больше.
Атомник, вознеся стакан, обходил столики. Он поставил цель выпить с каждым, не меньше. Через пять минут капитан знал всех поимённо и везде был принят как свой. Внедрение происходило легко и непринуждённо: щедрая улыбка, прямодушная интонация, и он уже свояком сидит на крылечке чужой души. Подходя к очередному столику, Ян непременно представлял друзей, навирая с три короба:
