В водолазке было тепло, топилась железная печурка, сохли рейтузы, свитера, связанные из верблюжьей шерсти, носки и прочая одежда, развешанная кругом. Ребята шутили. Белокурый, голубоглазый, с жизнерадостным румянцем, Коля уже натягивал шлем, а Саша – черный, кудрявый, с такой же черной кучерявой бородой – проверял исправность своего снаряжения. (Он всегда напоминал мне почему-то древнего грека, хотя с древними греками, да и просто греками, встречаться мне не доводилось.) Все проверяли, но Саша всегда это делал с особой тщательностью. Я пристроился на нарах возле печурки.
Было тепло, уютно, дрова потрескивали, гудело в трубе… Я даже слегка вздремнул. Когда же открыл глаза, в вагончике из пятерых нас осталось трое. Люк в полу был открыт. Игорь и Женя сидели напротив друг друга на лавках, идущих вдоль стен, и стравливали в майну страховые концы, которые клубками лежали у них в тазах.
Вода под «будкой» была зеленовато-серой. Квадрат ее зыбким фундаментом уходил вниз. А вокруг него, там, где через линзу льда проникал свет, она золотилась. Свет купался в ней. Тонкие капроновые лини белыми лучами слегка провисали в воде.
Нужно обладать каким-то неимоверным чутьем, чтобы хорошо страховать своего партнера, кончиками пальцев ощущать, понимать его состояние на глубине – остановился он, продолжает ли погружение или начинает внезапное всплытие. Линь держится не в натяг, потому что тот, кто под водой, будет испытывать тогда дополнительное сопротивление и расходовать больше энергии, следовательно, и воздуха, которого и так ограниченное количество. Но и сильно ослабить страховой конец тоже нельзя, так как он может запутаться или зацепиться за что-нибудь, например, за расщелину скалы.
Мне очень редко приходилось быть страхующим. Но и на основе этого немногочисленного опыта я понял, какое это огромное напряжение. Если человек доверяет тебе полностью – ты сам себе начинаешь полностью не доверять.
Страхующих водолазы обычно выбирают себе сами. При работе подо льдом страховой конец – единственная ниточка, связывающая акванавта с поверхностью. И не дай бог, чтобы что-нибудь случилось с этой ниточкой. Лед метровой толщины головой не прошибешь. Будешь видеть небо где-нибудь в двадцати метрах от майны через прозрачный, кажущийся таким тоненьким лед, а воздуха не глотнешь. Страховой конец – это нить Ариадны, выводящая из лабиринта…
Лед сверху и лед снизу – два разных льда.
Лед сверху похож на толстое (когда к его хрупкой прозрачности привыкаешь) темновато-серое стекло, кое-где с белыми тонкими трещинами.
Лед снизу – это грозовое небо, потому что там, где на нем лежит снег, свет не проходит в воду и видно лишь темное пятно, похожее на тучу. Где снега нет – голубеет небо, – его отлично видно через всебайкальский, неохватный взором иллюминатор льда.
Случается, ребята, рассказывая о погружениях, любят прихвастнуть, и тогда возникают споры: что это-де возможно, а это, братец, нет. Но если, отстаивая свои слова, кто-то скажет: «Клянусь страховым концом!» – ему поверят, как бы фантастично ни выглядел рассказ. Водолазы знают, что ниточкой жизни никто клясться в шутку не станет.
Итак, две белые линии уходили в глубину, а два клубка в тазах Карабанова и Сударкина неспешно разматывались. Я подумал, какие у Сударкина чуткие, музыкальные пальцы… Хорошего страхующего выбрал себе Резинков. По оставшимся в тазах клубкам я понял, что погрузились Коля и Саша метров на сорок. Клубки на треть стали меньше.
Я улегся на доски пола и стал смотреть в воду…
Страховые концы, как два лучика света, уходили в глубину, терялись в расщелине скалы, в темноте каньона, куда уже не доходил солнечный свет.
Я встал, подкинул в печку дров, растормошив при этом пса Мишку, который сладко спал на поленьях, уткнув свою мохнатую голову в не менее мохнатые лапы. Принес с улицы свой акваланг. После обеда мы с Карабановым должны были «идти» в каньон…
Все молчали. Страхующим лучше не отвлекаться.
Но вот лини провисли…
– Метров пятьдесят, – мысленно отметил я, – проверили вертушки (приборы для измерения подводных течений). Сейчас будут возвращаться.
И действительно, страховой конец в руках Карабанова три раза дернулся снизу. Водолаз подал сигнал: «Всплываю». Женя начал не торопясь выбирать веревку, давая спокойно всплыть Саше. Линь у Сударкина дернулся два раза и… затих. Это означало: «Все в порядке. Продолжаю погружение».
– Куда же еще? Ниже вертушки не стоят?
Клубок Сударкина начал стремительно разматываться, превращаясь, по размерам, из футбольного мяча в волейбольный, потом в «мяч» для гандбола. Линь почти не провисал.
– Что он делает?! Куда гонит! Прямо какое-то скоростное погружение. Куда он лезет, – думал я, – метров шестьдесят уже!
Линь продолжал раскручиваться.
– Игорь, останови его. Уже метров семьдесят.
– Пусть идет. Он знает, что делает. Я чувствую его.
Ценное качество: чувствовать, угадывать состояние и поведение партнера по страховому концу. Начни удерживать водолаза, и он, противясь страхующему, израсходует большее количество воздуха, каждый литр которого так необходим на глубине. Или, не сумев усилием воли подавить воздействие кислородного опьянения, может просто обрезать страховой конец. А заблудиться под водой проще простого: скалы, расщелины, террасы с зарослями губок, а выход, как форточка во льду, – один.
Вода в майне забурлила. Пузыри воздуха (всегдашний пространственный ориентир водолаза) стремились вверх. Через несколько мгновений в майне показалась голова Саши. Он влез по металлической лесенке в будку, снял шлем, сел (мне казалось, что все это он делает очень медленно), выпил чаю прямо из носика преющего у печи на поленьях пузатого металлического чайника и, наконец, сказал: «Резинков решил дойти до края каньона. Пижон».
Время тянулось обратно пропорционально разматывающемуся в тазу клубку. Во всяком случае, для меня. Я видел, как он судорожно метался в тазу, становясь все меньше и меньше; понимал, что чем больше глубина, тем время пребывания на ней должно быть непродолжительнее…
Но и самое медленное время все равно идет.
Я увидел, что Игорь начал выбирать конец. Я не заметил, поступил ему сигнал снизу или нет. Через несколько минут появилась голова Резинкова. Он, не вылезая из воды, держась одной рукой за лесенку, быстро снял акваланг и подал его Игорю. Игорь дал ему запасной, «забитый» под 150 атмосфер воздухом. Коля, не надевая его, сунул загубник в рот и, прижимая акваланг руками к груди, быстро исчез под водой. Было видно, как он вплыл снизу в наш металлический домик. («Профилактическая декомпрессия – слишком стремительным было всплытие. Нужно побыть еще определенное время на глубине, иначе кессонная болезнь».)
Я взглянул на манометр Колиного акваланга – стрелка застыла у нуля. Почти весь воздух израсходован.
Волнение у меня слегка улеглось, да и у всех, пожалуй, тоже. Мы вышли из водолазки. Дежурный в жилом вагончике заканчивал готовить обед. Запах пельменей ветер доносил, наверное, аж до другого берега Байкала (большой ящик с которыми стоял у нас прямо на льду, возле вагончика). Это была наша основная пища.
