Достану ей красивую губку вместе с камешком, к которому она прикреплена, отмою до идеальной белоснежности и подарю. Оригинальный подарок. А удивления сколько будет! Все сидят, а тут в дверь звоню я, вхожу и вручаю его Инге. Не какой-нибудь там ширпотреб из магазина, а со дна морского! Размечтался я, бредя назад в наш лагерь.
* * *
На следующий день была обычная работа.
Необычным оказалось только предпринятое Женей Путиловым вместе с Давыдовым и Алисой «путешествие к центру Байкала».
Уехали они за час до обеда после плановых утренних погружений и работ, а вернулись почти к ужину. Причем вела мотоцикл, будто лихая наездница-амазонка, Алиса.
На заднем сиденье, обхватив ее двумя руками за талию, очень прямо, хмельно улыбаясь, сидел Евгений, а совершенно, казалось, бесчувственный Давыдов спокойно спал в люльке, склонив свою буйну головушку, в летном кожаном шлеме времен знаменитых полярных перелетов Валерия Чкалова, на грудь, не выпуская из рук сетку, в которой темным стеклом поблескивали две семисотграммовые бутылки портвейна «Иверия».
Алиса, лихо подрулив к лагерю, затормозила прямо пред нами, изумленно взирающими на эту картину. При этом мотоцикл на глади льда развернуло почти на сто восемьдесят градусов, и бутылки в сетке Давыдова, продолжавшего спокойно почивать, жалобно звякнули, что вызвало смех Алисы и тревогу Путилова.
Он проворно соскочил с сиденья и, с трудом разжав пальцы Колиной руки, изъял у него сетку. Стоя очень прямо, как солдат в почетном карауле, он отрапортовал иронично улыбающемуся Резинкову.
– Мы решили за каждый километр, приближающий нас к середине Байкала, принимать по стакашку доброго русского портвейна «Иверия». Механик техники, – он кивнул головой в сторону Давыдова, – не выдержал дозы. А мы с Алисой ничего. Правда, она мухлевала…
После этого случая все наглядно убедились, что перепить Путилова – пустая затея. И что дело здесь не в килограммах живого веса, а в чем-то другом. В постоянной «тренировке», может быть, или в скорости принятия алкоголя. Ибо до этого считалось, что напоить Давыдова, который вообще, казалось, никогда не хмелел даже от самых мощных доз, просто невозможно.
Алиса продолжала беззаботно смеяться (поскольку смех у нее теперь вызывала любая мелочь), а Женя, не выпуская из рук драгоценной добычи, что-то тихо говорил ей на ушко.
Мы же принялись транспортировать Колю в вагончик, не раз вспомнив при этом стихотворение Корнея Чуковского: «Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота».
Во время этой живописной картины к нашему лагерю и подкатила проехавшая мимо нас примерно час назад в деревню легковушка, из которой высыпали на лед Ольга и Татьяна. Надежда, сидевшая на переднем сиденье с очень похожим на нее худощавым мужчиной неуловимого возраста (может, отец, а может быть, и старший брат), осталась в салоне.
– Где ты пропадала?! Мы все переполошились! – сдержанно, но с напором приступила к Алисе Татьяна. – Надеждин отец приехал, а тебя нет. Мы уж собирались уехать в город без тебя. И что бы, интересно, я твоей матери тогда сказала? Мы же договаривались в четыре часа собраться…
– А-аа, – беззаботно отмахнулась Алиса. И, судя по ее виду, ей действительно было все равно, что сказала бы ее матери Татьяна. – Сама бы как-нибудь добралась. В крайнем случае Женечка бы довез до Листвянки. Правда ведь, Женя? – кокетливо улыбнувшись, обернулась она к нему. Отыскивая тем не менее, как мне показалось, взглядом Карабанова.
– Истинная правда, мэм, – по-военному, как офицер британских колониальных войск, отрапортовал Евгений, «щелкнув» при этом пятками мягких здоровенных валенок и отдавая ей честь.
Бутылки в его левой руке вновь жалобно звякнули.
– Возьмите, мадам, с собой бутылочку этого изысканного доброго вина, изготовленного из наполненного солнечной энергией крымского винограда. – И он протянул ей бутылку «Иверии», тут же извлеченную из сетки.
– Я не стою, сэр, таких жертв, – в тон ему ответила Алиса, отыскав наконец глазами Юрия и продолжая уже будто для него: – Вы и без того сегодня были безмерно любезны со мной.
Женя с плохо скрываемым облегчением сунул бутылку обратно в сетку. А Резинков, забравший у него это хранилище портвейна, слегка подтолкнув его рукой в спину, тихо, но властно сказал: «Представление окончено, Женя. Пора баиньки». И Евгений, похоже, понял, что это не просьба, а приказ. И, уже понуро опустив голову, направился к нашему жилому вагончику.
Перед самой дверью он обернулся, по-шутовски наклонился вперед, произведя при этом какое-то немыслимое па. Потом распрямился и, улыбнувшись во весь рот, вернее растянув его, проговорил: «Всем общий привет!»
Через секунду дверь за ним захлопнулась.
Во время этого мини-концерта Ольга вынимала из машины свертки с оставшейся домашней снедью, передавая их Сударкину и Карабанову.
– А для тебя подарок в доме, на столе в кухне, – подошла она ко мне, когда Игорь и Юрий понесли провизию в дом.
Резинков с Путиловым тоже исчезли за дверью вагончика.
Она подала мне руку и как-то очень грустно сказала: «Я не прощаюсь, а говорю до свидания». При этом она так крепко пожала мне руку, что я невольно подумал о том, какая она все-таки сильная девушка, и о том, что она явно упустила еще одно слово – «товарищ». При таком рукопожатии, будто перед уходом в тыл врага, оно было бы очень кстати.
Я тоже что-то ответил ей, и машина с ними покатила в сторону заката.
Есть не хотелось, и я решил не дожидаться ужина.
Предупредив своих, что заночую на берегу, и, набрав в охапку дров, я уже собирался тронуться в путь. Но тут из приоткрывшейся двери вагончика раздался голос Карабанова.
– Я с тобой. Подожди минутку! Прихвачу только несколько бутербродов. А чаек мы и там сварганим.
Я не стал возражать, хотя мне и хотелось почему-то побыть одному и подумать хорошенько. Толком я не знал о чем, собственно говоря, хотел подумать, но подумать хорошенько мне было необходимо – это я чувствовал точно.
– Клади дрова в санки, зачем их в руках-то тащить, – проговорил Юрий, выходя из вагончика в распахнутой куртке, с санями в одной и свертком в другой руке.
До причала дошли молча.
– Подожди немного, – сказал он, когда мы вышли на берег у биостанции, – я звякну домой.
Я знал, что он пошел звонить жене.
Он делал это почти каждый вечер из единственного в деревне биостанцевского телефона, который стоял на древнем столе, обтянутом некогда зеленым, а теперь уже почти серым сукном, в небольшой никогда не запирающейся комнате. В которой был еще такой же древний шкаф, а на беленой стене висела большая карта полушарий Земли.
Вернулся он минуты через две.
– Ну что, удачно? – спросил я его, поскольку много раз убеждался в том, как трудно с биостанции дозвониться в город.
