До домика, причем головой вниз, я дошел очень красиво. Во всяком случае, так я представлял себя со стороны.
Кувалда, правда не очень сильно, тянула меня вниз, а ласты работали ритмично, в такт спокойному биению сердца.
Под домиком я опустился на колени и, не мешкая, приступил к работе, постоянно помня, что воздуха в моем акваланге после утреннего погружения осталось минут на десять-пятнадцать.
Когда я вгонял штырь в узкую расщелину скалы, каждый мой удар, совпадающий с выдохом, сопровождался веселым бульканьем воздушных пузырей, быстро устремляющихся вверх.
Я чувствовал себя уже почти комфортно и даже почти уверенно, несмотря на такую внушительную для меня глубину.
Штырь был вбит довольно быстро, и я начал подтягивать к нему капроновую веревку, пытаясь вставить ее в прорезь кольца снизу. Оказалось, что на деле она была довольно сильно натянута между другими такими же штырями, вбитыми вдоль по каньону примерно через пять метров друг от друга. На этом отрезке расстояние между ними было чуть большим – метров семь-десять, наверное. Трансекта пружинила, как тетива тугого лука, и из-за ее упругого сопротивления, как при махании кувалдой (хотя удар в воде все равно был вязким и несильным), я расходовал больше воздуха, чем при свободном парении под водой при погружении.
Когда дело было закончено, я взглянул на манометр моего акваланга и убедился, что стрелка его еще не подошла вплотную к критической отметке. Она стояла чуть левее тревожного красного треугольника.
«Значит, воздуха у меня еще как минимум минут на пять».
Перед всплытием я решил подойти ко входу нашего подводного убежища и заглянуть внутрь него, а уже после этого победителем всплыть на поверхность.
И тут я почувствовал, что кто-то или что-то очень властно и цепко удерживает меня у скалы.
Я усиленно заработал ногами и руками, ощутив, что баллоны моего акваланга лишь чуть-чуть отделились от скалы, а затем с каким-то погребальным глухим звуком (так ударяет мерзлая земля о крышку гроба) вновь ударились о нее. Я, словно Прометей, оказался прикованным к скале.
Освобожденные пузыри воздуха почти непрерывным потоком устремились из-за моей спины наверх, а стрелка манометра медленно, но неуклонно поползла к цифре тридцать.
Когда она была в полумиллиметре от нее, я подал наверх аварийный сигнал.
Слегка провисавший до этого страховой конец натянулся до предела, но я вновь лишь слегка отделился от скалы.
В майне, как в широком окне, показалось сразу три удивленных лица. Затем вода в ней забурлила, а через мгновение я увидел сначала черные ласты, а затем стремительно приближающегося уже лицом ко мне Резинкова.
В его руке блестел водолазный нож, и еще через секунду я ощутил желанную свободу и тут же вдруг совершенно ослеп, почувствовав, как что-то очень холодное и сильное давит на лицо и глаза, которые я из-за этого инстинктивно закрыл.
Лишь на поверхности, куда, подталкиваемый Резинковым, выбрался, я смог открыть их, обнаружив, что стекло моей маски как-то уж очень вальяжно болтается на цепочке слева от отверстия, которое ему надлежало закрывать.
– Да… малыш, опять не заслужил ты «Моби Дик», – на сей раз без всегдашней своей иронии сказал мне Резинков. И уже для остальных добавил: – Зацепился баллонами за трансекту. Да еще умудрился в последний момент как-то расстегнуть зажим стекла. Наверняка теперь полные штаны воды, а может, и не только воды, – попытался он все же пошутить, но это у него не получилось. И, снова обернувшись ко мне, закончил: – Ты, паря, за один день, пожалуй, исчерпал все свои напасти, какие только можно придумать и какие только могли с тобой или с кем-то другим приключиться за многие часы погружений. Надеюсь, что завтра ты нас уже ничем не удивишь?..
В его последней фразе было все-таки больше вопроса, чем утверждения, и от этого при одной только мысли о погружении у меня противно засосало под ложечкой. Наверное, в тот момент я был похож на мокрую курицу, а вернее, на мокрого кура, вытащенного из проруби, и поэтому в ответ на последнюю фразу Резинкова только и мог неопределенно пожать плечами. Ни на что большее у меня уже просто не было сил.
В водолазке, сняв с себя мокрую одежду и переодевшись в сухое, я присел на полено у раскаленной печки, вдруг почувствовав себя таким несчастным, несуразным, одиноким, что впору было разреветься. Но тут, всунув в щель двери сначала свой черный нос, а потом и все остальное, в вагончик протиснулся прижившийся у нас небольшой беспородный деревенский пес Мишка.
Он взглянул на меня своими озорными черными глазами с веселыми блестками и, забравшись по поленьям, лежащим сбоку от печи, повыше, сначала протяжно зевнул, а потом лизнул меня своим горячим шершавым языком прямо в нос, тем более что отодвинуться мне было просто некуда. И это его непроизвольное действие, словно подбадривающее меня, слегка отодвинуло куда-то мысли о моей полной несчастности.
Шагая рядом с Мишкой, который, заглядывая в мои глаза, при этом еще извивался всем телом и весело вилял хвостом, в наш жилой вагончик, от которого отделяла какая-нибудь дюжина шагов, и вдыхая при этом полной грудью холодный чистый воздух, в океан которого я был здесь погружен, в ритме своих шагов я прочел ему очень древние стихи, вдруг всплывшие из далеких глубин моей памяти.
Вдыхая воздух, ты вдыхаешь Вечность.
А выдыхая, в ней ты растворен.
То милосердие – дыхание от Бога.
Запомни, Мишка, сей незыблемый закон.
В оригинале Мишка, конечно, отсутствовал, но зато он присутствовал сейчас здесь, со мной, под этим тусклым небом и, так же как и я, вдыхал такой упоительный байкальский воздух!
А свой «Моби Дик» на следующий день я все-таки заработал…
* * *
Постепенно мы обживали наш подводный каньон. И к середине экспедиции все как-то очень хорошо сдружились. Хотя и разногласия конечно же случались. И неприятности бывали тоже.
Помню, как я страховал Давыдова и, когда он подал сигнал: «Все в порядке. Всплываю», дернув два раза страховой конец, я начал потихоньку, чувствуя его неспешный, размеренный ход, выбирать веревку… А когда его голова показалась над водой, я с ужасом увидел, что маска у него почти на треть заполнена слегка пенящейся кровью.
Оказалось, что на глубине в носу у него лопнул какой-то сосуд, и, пока Давыдов доделывал работу, кровь из носа капала в маску. После этого он почти неделю не мог погружаться. На определенной глубине сосудик каждый раз норовил лопнуть снова от так и не установленной нами причины, которой вполне могла быть легкая простуда, а оттого и почти незаметная заложенность носа.
Впоследствии многие детали подзабылись, а вернее, яркость их померкла, потускнела, как старинное серебро, но очень многое и до сих пор помнится отчетливо и ясно.
Разве забудешь и первые страхи, и первые восторги от необычного ощущения парения над бездной с ее неподвижной непроницаемо-черной, таинственной и страшно манящей к себе глубиной. И подводные скалы каньона, словно стены старинного замка, поросшие на естественных террасах зелеными разлапистыми губками. И здоровенного для Байкала, как большой палец руки, акантогаммаруса, почти упирающегося боковыми острыми шипами своего панциря в стекло твоей маски и, развернувшись, внимательно разглядывающего тебя за ним.
