От его слов у меня похолодело в груди. Слезящимися глазами клиент смотрел на меня в упор и чего-то ждал. Но я нашел в себе силы смолчать, и тогда он продолжил:
— Когда я узнал, что это за задание, я отказался. Уговаривать они меня не стали. Пожелали счастливого пути и даже помогли купить билет на этот поезд.
— М-да, — озадаченно произнес я и разлил остатки водки по стаканам. — Интересную вы прожили жизнь.
— Интересную, — со вздохом согласился Победитов и вдруг попросил: — Дай самому помереть. — Я машинально посмотрел на часы. — Сколько мне осталось? — слабым голосом поинтересовался клиент.
— Давайте лучше выпьем, — предложил я и поднял стакан.
— Ну, давай.
Свой стакан Победитов до рта так и не донес. Он уронил его, и тот с грохотом полетел на пол. Я испугался, что проснуться соседи по купе, однако этого не произошло, все спали, крепко смежив веки.
Победитов тихо захрипел, пару раз дернулся и вскоре затих. Дряблые щеки бывшего агента опустились, челюсть сползла на грудь, правая рука упала вниз, а левая так и осталась прижатой к груди. Он скончался. Мое задание было выполнено, я даже не замарал рук. Можно было отправляться назад в Москву.
До моей станции оставалось всего две с половиной минуты езды. Я застегнул сумку и поднялся. Неожиданно проснулась женщина. Она легко встала, и меня поразила перемена в ее лице. Взгляд был совершенно трезвым, со стальным блеском. Не обращая на меня внимания, она сорвала с головы свой старушечий платок, швырнула его на верхнюю полку и строгим голосом сказала сыну:
— Все, пора.
— Да, Ирина Николаевна, — как-то не по-детски серьезно ответил мальчишка. Он спрыгнул с полки, бросил туда свою бойскаутскую пилотку и отработанным движением надел на голову, непонятно откуда взявшуюся, серую кепку.
Они вышли. Я немного задержался, чтобы не стоять с ними в тамбуре. В последний раз глянув на клиента, я подумал, что несмотря на предательство, он умер, как настоящий боец «Железного миллиарда».
Поезд стал притормаживать, в окнах вагона замелькали станционные фонари, и я направился к выходу. Когда я проходил мимо боковой полки, старик приоткрыл глаза и тихо, одними губами пожелал мне удачи. Я не ответил.
Станция оказалась совсем маленькой и казалась совершенно заброшенной. Я спрыгнул на платформу и увидел женщину с мальчишкой. Они быстро удалялись в сторону леса и вскоре окончательно растворились во тьме.
Вокзал оказался совсем рядом. Но похоже было, что в этом облупившемся дощатом строении не было ни только буфета, но и газетного киоска. Окна здания были чернее ночи, и я понял, почему пересадка состоялась именно здесь.
— Да, вокзал здесь не очень, — услышал я голос и обернулся. Проводник протянул мне газету «Правда». — Возьмите, свежая. — Я поблагодарил его, и он тихо добавил: — Ваш поезд подойдет вон на тот путь. Удачи.
Дожидаясь поезда, я стоял на платформе и невольно мысленно продолжал разговор с Победитовым. «Это ж сколько побоев я от своих соотечественников отвел, — звучал во мне голос бывшего агента. — Сколько задниц от паяльника спас! А как по-твоему называется, что я чужую муку на себя принял?» — «Не знаю», — мысленно произнес я. «Ну, хотя бы догадываешься?» — «Догадываюсь». — «Вот то-то и оно, — как-то очень по-молодому, заливисто рассмеялся Победитов. — Одно это и успокаивает».
Поезд подошел минута в минуту. В плацкартном вагоне, как положено, пахло грязными носками, перегаром и кислой капустой. Весь обратный путь я проспал как убитый и поздним утром вышел в Москве. Духота стояла страшная. Все окна в здании вокзала были раскрыты, и, заглушая сообщения диспетчера, откуда-то неслась бодрая девичья песня: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже!»
Незнакомка
Глава первая
Вот уже полтора года, как Сергей Павлович Толстиков трудился бухгалтером в артели глухонемых, которая выпускала похоронные венки, бумажные цветы, ленты и прочую мелкую ритуальную «бижутерию». Для того чтобы устроиться в артель, ему пришлось приобрести фальшивую медицинскую справку о своем несуществующем врожденном недуге. Зато теперь Толстиков имел приличную работу по своей специальности и неплохую зарплату, которой хватало даже на скромные безобидные развлечения: газеты и субботнее пиво.
За восемнадцать месяцев Сергей Павлович вполне освоил язык жестов, легко читал по губам и научился каллиграфии — слухоговорящий директор терпеть не мог неразборчивого почерка и раздражался, если кто из работников обращался к нему со своими каракулями.
Работать с глухонемыми было одно удовольствие — ни тебе шума, ни устной матерщины. Молчаливая очередь за зарплатой текла спокойно, кладбищенскую тишину нарушал лишь тихий шелест финансовых ведомостей и купюр. И только иногда, если поблизости не было начальства, некоторые позволяли себе выругаться вслух, считая скрытного бухгалтера глухим как пень.
Как всегда, Толстиков возвращался со службы самой короткой дорогой — вдоль изломанного щербатого забора, мимо небольшого консервного заводика. Миновав заросший лопухами пустырь, он направился к воротам проходной, но не дошел до них каких-нибудь тридцати метров. За спиной у него раздался грохот, да такой дьявольской силы, что конца взрыва Сергей Павлович так и не услышал, потому что оглох. Толстиков даже не успел обернуться. Уже через мгновение его настигла ударная волна, которая подняла Сергея Павловича в воздух и швырнула на поросшую лебедой кучу строительного мусора.
В клубах пыли исчезли солнце, небо и все, что окружало Толстикова всего секунду назад. Облако было настолько плотным, что какое-то время нельзя было ни дышать, ни видеть, словно его живого погрузили в некую воздушную суспензию. Затем на землю пролился редкий дождь из обломков кирпичной стены, но, к счастью, ни один из них не задел Сергея Павловича.
Совсем рядом с Толстиковым что-то мелькнуло в воздухе, упало, подкатилось к нему почти вплотную и остановилось. У Сергея Павловича так сильно гудело в ушах, что этот монотонный густой гул сопровождал его еще два последующих дня.
Ветер быстро унес пылевое облако в сторону, и только тогда Толстиков разглядел, что именно упало рядом с ним. Это была обезображенная взрывом, оторванная человеческая голова. Она лежала на правом ухе, смотрела прямо в глаза Сергею Павловичу и дергала веком — тик, очевидно, приобретенный уже после взрыва.
— Лежи-лежи, там еще один паровой котел, может рвануть, — одними губами сказала голова.
Поднаторевший в ежедневном чтении артикуляции, Толстиков без труда понял предупреждение и посильнее прижался к строительному мусору, однако взгляда от головы не отвел. Из истории он знал, что отрубленные головы еще некоторое время моргают и пытаются говорить, но чтобы так долго, он не мог себе представить. А голова тем временем продолжала шевелить губами:
— Когда взорвалось, я в цеху стоял у окна. Вот мне башку и оторвало. Тело осталось там, под стеной.
