— Одно
хорошо, что кот. Кошку бы нипочем не пустила, — заметила я, вырезая
бокалом в тесте кружки.
— А чего так?
— А того.
Будем потом по колено в котятах. Это тебе не соль, рынок сбыта найти сложно.
— А где же
женская солидарность? — развеселился Лёд.
— В борьбе за
территорию нет солидарности! — отрезала я.
Лёд допил молоко в
кувшине, что осталось после кормления Копчёного.
Потом выгрузил из
сумки две склянки тёмного стекла. Одна склянка была обвязана засаленной
тряпочкой красного цвета, другая — чёрного.
— А это
тебе, — пододвинул он ко мне краснотряпочную посудину.
— С ума
сошёл?! — завопила я. — Не видишь, тесто тут?!
— А это
твоему… — пододвигая чёрную, Лёд замялся, подбирая слово.
— Очень
осторожно выбирай определение, — посоветовала я ему, берясь за
скалку. — Хорошо подумай и аккуратненько так, аккуратненько…
— Короче,
сама знаешь кому, — выкрутился Лёд.
Он откупорил обе
бутылочки и понюхал.
— Это ещё что
за бурда? — спросила я с опаской.
— Красненькая
— это приворотное зелье, — с удовольствием объяснил Лёд. — Для тебя.
Чтобы ты, значит, в меня втрескалась.
— Льдина моя
ненаглядная, чего мне в тебя втрескиваться, когда я и так от тебя без
ума? — обрадовалась я.
— Как же,
дождёшься от тебя, — вздохнул Лёд. — А чёрненькая, — это для
твоего, чтобы он от тебя отстал.
Он ещё раз понюхал
обе бутылочки.
— Вот этим,
что в красной, она мне, похоже, голову от перхоти мазала. А вот этим, что в
черной, мозоли на ногах размягчала. Ценнейшая вещь!
— Ну и
раскололась? — спросила я, выкладывая пряники на противень.
— Нет, я пока
мосты навожу, видишь, изо всех сил пытаюсь тебя приворожить. Чтобы ты меня
любила и кормила лучше, чем других.
— Бабка-знахарка,
она тоже не дура. Что мне теперь с Янтарным не встречаться из-за твоих
мостов? — проворчала я. — Чтобы создать видимость, что зелье
действует? Тогда точно кормить перестану. Я Ножу обещала, что буду вести
нормальную половую жизнь, вот и веду.
— Да пусть
пока не действует, очень хорошо, — стянул кусочек сырого теста и принялся
выковыривать из него жареные орешки Лёд. — Я буду покупать всё новые и
новые порции снадобий и стану любимым (он руками оттопырил свои уши) лопоухим
клиентом.
— Интересно, —
спросила я, оглядывая бутылочку и не решаясь понюхать, — на практике-то
оно работает? Неужели отворачивает на самом деле?
— А почему
нет? — удивился Лёд. — Если уж оно мозоли размягчает, то в желудке
явно дыр наделает и тогда милому другу будет очень затруднительно резвиться под
твоим одеялом. Хе-хе…
— Уел,
уел, — фыркнула я. — А которое от перхоти?
— Ну-у, тут я
не знаю, — пожал Лёд плечами. — Может оно, наоборот, всё внутри
залечивает, хорошо становится, и любить хочется?
— Ты подлей
кому-нибудь на стороне, — посоветовала я. — Проверим.
— Я бы Граду,
конечно, подлил, — невозмутимо сказал Лёд. — Да боюсь, вдруг он не в
тебя, а в меня влюбится.
— А почему в
тебя?
— Так в нём
обрезки моих ногтей, а не твоих.
— Пусть
влюбится… А ты не отвечай на его чувства, — хихикнула я.
— Это будет
слишком жестоко, — вздохнул Лёд. — Придется меры принимать, а мне
жаль его желудок отворотным зельем гробить.
— А оно не
прокиснет? — спросила я, боясь прикоснуться к склянкам.
Из-за тряпочек,
наверное, — уже больно они по-сиротски выглядели.
— А я в
ледник уберу.
— А никому не
подольёшь по дороге? — нахмурилась я недоверчиво.
— Постараюсь
удержаться, — хмыкнул Лёд, закупорив склянки. — Но за это семь
горячих пряников — мои.
— Четыре.
— Уговорила,
пять.
Глава одиннадцатая. ВЕСНА ВСЕХ ОБМАНУЛА
Весна всех
обманула.
День Весеннего
Равноденствия был ясный и тёплый. Неделя после него — по-летнему жаркой.
А потом погода
испортилась.
Сначала мы беды не
почувствовали, но в горах выпал снег и запечатал перевалы. А подувший с вершин
ледяной ветер быстро прогнал хрупкое весеннее тепло.
На море разыгрался
сильный шторм.
А зерно в
Отстойнике было привозное. Запахло хлебным голодом.
Как всегда в таких
случаях, на Горе была создана особая Хлебная Коллегия, задачей которой стало —
обеспечить контроль за продажей зерна и муки в Отстойнике, не допуская резкого
взлёта цен и серьезных спекуляций.
Всё это для того,
чтобы край (а в первую очередь город) мог продержаться до подвоза зерна
кораблями или до открытия перевалов.
Зерно и муку было
разрешено продавать только на главном рынке, том, что у щита. Все булочные
теперь находились под строгим надзором: они обязаны были выпекать хлеб хорошего
качества и по неизменной цене: единственное, что могли булочники, находясь в
рамках жесткой экономии, это по согласованию с Хлебной Коллегией уменьшать вес
булок.
Коллегия взялась
за дело решительно: с Горы на рынок спустилась целая процессия и там, на
рыночной площади, под звуки труб глашатаи огласили запрет на вывоз хлеба из
города.
Рядом с указом о
запрещении тараканьих бегов на щит повесили и этот новый указ. На дорогах
поставили караулы, проверяющие все повозки.
А в городке Служба
Надзора за Порядком стала заниматься любимым делом: устраивать обыски. Это
делалось с целью учесть всё имеющееся в Отстойнике зерно. И муку.
На случай, если
дело обернется совсем туго, Гора оставляла за собой право скупать
(предусмотрительно учтенное при обысках) зерно и муку по фиксированным ценам и
направлять их в городские булочные.
Народ
непатриотично пытался спрятать мешки с зерном куда подальше.
Первым делом,
конечно, нагрянули к нам в Огрызок.
Но Профессор был
стреляный гусь и в хлебные кризисы за свою жизнь попадал не раз. Как только погода
ухудшилась, и стало известно, что мы отрезаны от всего мира, он укрыл
неприкосновенный запас зерна, масла и сушёной рыбы в таинственных катакомбах
под резиденцией, где найти их не смог бы даже весь наличный состав Службы
Надзора за Порядком столицы, прибудь он сюда. К нашему безумному интересу,
после этого он наложил на подвал заклятье.
Вот это было в
новинку.
Профессор не
только применил магию, но ещё и в практических целях! Раскрыть заклинание он
наотрез отказался, как мы не пытались его уговорить
