– Для Банк. Как-то невежливо, что столько времени снимаю у нее комнату – и не принесла ни цветочка. Дарить цветы – это обычай, – проинформировала ее Бритт-Мари.
– Не, цветов тут нет. Но Банк любит пиво! Возьми лучше пивка? – предположила Личность.
Цивилизованным такой подарок Бритт-Мари отнюдь не считала, но пиво, заключила она, для того, кто его любит, все равно что цветы. Так что настояла, чтобы Личность поискала целлофан. Целлофана Личность не нашла, но через пару минут в дверях возник Омар с криком: «Нужен целлофан? У меня есть! Для своих – дисконт!» Потому что это Борг.
В целлофан, приобретенный по цене, мало соответствовавшей представлению о дисконте для своих, Бритт-Мари поместила пиво и красиво обвязала лентой. Потом отправилась в досуговый центр, приоткрыла дверь и поставила тарелку со сникерсом на пороге. Возле тарелки она оставила аккуратную записку, написанную от руки чернилами: «Ушла на свиданку. Или гулять. Или как там это теперь называется. Тарелку убирать не обязательно, мне это совсем не сложно». Ей хотелось написать – она надеется, что крыса нашла себе сотрапезника, потому что, по мнению Бритт-Мари, крыса не заслуживает того, чтобы ужинать в одиночестве. Одиночество – это напрасная трата себя, что для крысы, что для человека. Но благоразумие запрещало вмешиваться в личную жизнь крысы, так что этого Бритт-Мари писать не стала.
Она потушила свет и подождала сумерек. Сумерки, что весьма удобно, в это время года приходят в Борг задолго до ужина. Убедившись, что никто ее не видит, Бритт-Мари зашагала к автобусной остановке по дороге, что ведет из Борга в двух направлениях, и покинула Борг в одном из них на автобусе. Это казалось приключением. Как свобода. Но не настолько, чтобы Бритт-Мари не встревожило состояние сиденья, так что прежде чем сесть, она постелила на него четыре салфетки. Есть же какие-то границы, даже когда отправляешься в приключение.
Но тем не менее. Это совершенно новое чувство – когда едешь на автобусе одна.
Всю дорогу Бритт-Мари потирала белое пятно на безымянном пальце. В кабинке солярия возле банкомата в городе никого не было. Бритт-Мари, следуя инструкции к аппарату, опустила в него монету. Непродолжительное знакомство машины и Бритт-Мари едва не переросло в выброс гравия, потому что машина заявила, что денег не получала, хотя Бритт-Мари их определенно только что в нее опустила. Когда Бритт-Мари погрозила ей сумочкой, машина, к счастью для обоих участников процесса, одумалась, немного помигала лампочками на дисплее и наконец зажгла с полдесятка длинных трубок в жесткой пластмассовой кровати на полу.
Бритт-Мари ни в коей мере не считала себя знатоком соляриев и не то чтобы понимала, как они работают. Но по ее представлениям, требовалось сесть на табуретку возле кровати с трубками, сунуть руку под свет и осторожно закрыть крышку. Сколько времени следует сидеть, пока исчезнет белое пятно, она не знала, но сам процесс представлялся ей не намного сложнее, чем запекание лосося в духовке. Значит, нужно просто время от времени вынимать руку и проверять, насколько продвинулось дело.
Машина издавала гул и струила тепло. От того и другого клонит в сон, особенно если проснулся полным энтузиазма, ведь от энтузиазма кто угодно устанет. В общем, Бритт-Мари уснула. Так все и случилось. Голова у нее повалилась вперед, как валится у всякого человека, задремавшего на табуретке, и немилосердно ударилась о крышку солярия, заодно прищемив пальцы, находившиеся под крышкой. Бритт-Мари скатилась на пол и потеряла сознание. И вот теперь сидела в больнице. С шишкой на лбу и переломом пальцев.
Рядом сидела мама Бена и гладила ее по руке. Нашла Бритт-Мари уборщица солярия, что особенно досадно – всем известно, что эти уборщицы рассказывают на своих сходках.
– Не расстраивайтесь, такое случается и с лучшими из нас, – ободряюще шепнула мама Бена.
– Нет, – надтреснутым голосом ответила Бритт-Мари, сползая с кушетки.
Мама Бена протянула руку, но Бритт-Мари отстранилась. Тут мама Бена закусила губу и поднялась.
– В Борге очень многие сдались, Бритт-Мари. Не становитесь одной из них, пожалуйста.
Может, Бритт-Мари и хотелось что-то сказать в ответ, но ущемленное самолюбие и здравый смысл подняли ее на ноги и вывели за дверь. А там сидела вся футбольная команда. Убитая Бритт-Мари прятала глаза от ребят. С ней впервые такой срам: размечталась – и плюхнулась с неба на землю. Мечтать Бритт-Мари не привыкла. И не знала, что делать, когда вот так плюхнешься. И шла мимо детей, от всей души желая, чтобы их здесь не было.
Свен ждал ее с фуражкой в руках. У его ног стояла плетеная корзиночка с багетами.
– Я… я подумал, что… ну да, подумал, что ты теперь не захочешь в ресторан… после всего, так что я устроил пикник. Я подумал… хотя ты, наверное, захочешь лучше поехать домой. Конечно.
Бритт-Мари, крепко зажмурившись, спрятала перевязанную руку за спину. Свен смотрел вниз, на корзинку.
– Багеты я купил, а корзину сплел сам. На курсах. Бритт-Мари прикусила щеки. Она не знала, понимают ли Свен и ребята, зачем она отправилась в солярий. Что пыталась спрятать под загаром. Она боялась услышать подобные вопросы – и так уже извелась от стыда. И она прошептала:
– Свен, пожалуйста, я просто хочу домой.
И Свен повез ее к дому Банк, хотя ей хотелось вовсе не этого. Ах, если бы он не видел ее в таком состоянии! Бритт-Мари прятала руку под бамбуковой занавеской и больше всего на свете желала, чтобы он отвез ее домой. В ее настоящий дом. Настоящую жизнь. И оставил там. Она не готова к энтузиазму.
Затормозив у дома Банк, Свен хотел что-то сказать, но не успел: Бритт-Мари уже вышла из машины, а он остался стоять с фуражкой в руках. Бритт-Мари вошла в дом, закрыла перед ним дверь и неподвижно стояла, сдерживая дыхание, пока Свен не уехал.
Потом Бритт-Мари убрала дом Банк снизу доверху. Поужинала супом, в одиночестве. Потом медленно поднялась по лестнице, взяла полотенце и села на край кровати.
22
Банк явилась домой где-то между полуночью и рассветом, феноменально пьяная. Она держала в руках коробку из пиццерии и распевала песни, имеющие мало общего с культурой. Причем до такой степени, что матросы бы покраснели, полагала Бритт-Мари. Она сидела на балконе; собака подняла на нее взгляд, и они смотрели друг на друга, пока Банк сквернословила и что-то бормотала, ковыряясь ключом в замке. Собака словно сожалела, что не может удрученно пожать плечами. Бритт-Мари ее очень понимала.
В первый раз внизу грохнуло, когда со стены слетела рамка, пораженная палкой Банк. В следующий раз за грохотом последовал звон – это упала на пол рама, и осколки стекла на фотографии девочки-футболистки и ее отца брызнули по полу. Разгром внизу продолжался около часа – с завидной регулярностью. Банк кружила по комнатам, методично разнося вдребезги воспоминания – не в ярости, не в бешенстве, а с последовательностью отчаяния. Одно за другим. Под конец остались только голые стены и осиротевшие гвоздики. Бритт-Мари замерла на балконе. Как же ей хотелось вызвать полицию! Но номера Свена у нее не было.
