– Кто «наши»?
Мальчик-пират поднял мяч и уставился на Бритт-Мари, словно она задала глубоко философский вопрос.
– Наша команда, – недоуменно пояснил он.
– У меня сложилось впечатление, что у вас нет команды! – просипела Бритт-Мари.
– Ну наша команда, мы за нее! По телевизору! – попытался объяснить парнишка.
– Что ты имеешь в виду?
Мальчик открыл рот:
– Ну… за которую мы… болеем.
Бритт-Мари раздраженно сложила руки на животе:
– Какая же она ваша, голубчик, если вы в ней не играете.
Мальчик несколько секунд обдумывал ее слова, крепко обхватив мяч.
– Мы болеем за эту команду дольше, чем некоторые в ней играют. Так что это больше наша команда, чем их.
– Чепуха, – фыркнула Бритт-Мари.
В следующую секунду дверь молодежного центра с грохотом захлопнулась. Бритт-Мари метнулась к двери, парнишка – за ней. Дверь оказалась заперта.
– Они закрылись, чтобы мы не могли войти! – задохнулся от счастья Пират. – Потому что мы были на улице, когда наши забили гол!
– Ты, вообще говоря, о чем? – Бритт-Мари в отчаянии дергала дверную ручку.
– Ну что важно, чтобы мы стояли тут, на улице, потому что, когда мы были на улице, наши забили гол! Здесь мы приносим удачу!
Словно в этом и правда есть логика. Бритт-Мари сердито глянула на Пирата, давая понять, что лично она никакой логики тут не видит. Но оба остались стоять на парковке, хотя дождь припустил снова. Бритт-Мари больше ничего не сказала.
Потому что в первый раз за очень долгое время кто-то сказал Бритт-Мари, как это важно – что она где-то есть.
Футбол в этом смысле удивительная игра. Потому что он не просит, чтобы его любили.
12
После первого тайма Бритт-Мари и Пирата все-таки впустили. А весь второй тайм Бритт-Мари провела в ванной, перед зеркалом. Сначала она сама не хотела выходить – вдруг еще с кем-то придется говорить по душам; а потом «наши» забили еще один гол, и ей тут же запретили выходить, пока матч не закончится. И теперь Бритт-Мари стояла в ванной, сушила волосы, приносила удачу и переживала жизненный кризис. Занимаясь всем этим одновременно.
Из зеркала смотрел кто-то другой – на его лице потоптались бесчисленные зимы. Зима – тяжелое время, и для балконных цветов, и для Бритт-Мари. Молчание – вот с чем труднее всего справиться, потому что если все кругом молчат, то никто не узнает, есть ты или уже нет. А зима – это время молчания: стужа отделяет людей друг от друга, лишает мир звуков.
Это молчание парализовало Бритт-Мари после смерти Ингрид. Отец возвращался с работы все позже и позже – под конец так поздно, что Бритт-Мари уже засыпала к его приходу. Однажды утром она проснулась оттого, что он еще не пришел. А потом однажды – оттого, что он уже не придет.
Мама говорила об этом все меньше и меньше. И все дольше и дольше оставалась в постели по утрам. Бритт-Мари бродила по квартире, как бродят все дети, потерявшиеся в безмолвном мире. Однажды она опрокинула вазу – только чтобы мама накричала на нее из спальни. Мама не накричала. Бритт-Мари убрала осколки. И больше ничего не опрокидывала. На другой день мама лежала в постели, пока Бритт-Мари не сварила обед. На третий встала еще позже. А под конец перестала вставать вообще.
На похоронах матери Бритт-Мари была почти одна. Конечно, какие-то мамины друзья прислали красивые цветы и выразили соболезнование – просто они оказались слишком заняты жизнью, чтобы навестить кого-то, кто все равно уже умер. Бритт-Мари подрезала цветам стебли и поставила их в тщательно вымытую вазу. Она прибралась в квартире, перемыла все окна, а на следующий день пошла выносить мусор – и встретила в подъезде Кента. Они пристально посмотрели друг на друга, как смотрят дети, которые стали взрослыми. Кент к тому времени женился, завел двух детей, но недавно развелся и теперь вот приехал навестить мать. Он улыбнулся, увидев Бритт-Мари. В те дни он ее еще видел.
Стоя перед зеркалом, Бритт-Мари потирала безымянный палец. Белая полоса, неистребимая, как татуировка, словно издевается. В дверь ванной постучали. На пороге оказался Пират.
– Ах-ха. Что, выиграли? – спросила Бритт-Мари с напускным неудовольствием, хотя на самом деле радовалась, что ей удалось отсидеться в ванной.
В этом смысле ванная почти как балкон. Избавляет и от одиночества, и от общения.
– Два-ноль! – радостно кивнул Пират.
– Я только ради этого тут и сидела, – очень серьезно ответила Бритт-Мари и на всякий случай уточнила: – А с кишечником у меня все в порядке.
Пират растерянно кивнул, протянул «ооо’кей» и показал на входную дверь. Открытую.
– Свен опять пришел.
Полицейский, стоя на пороге, неловко помахал рукой. Бритт-Мари обиженно попятилась и снова закрылась в ванной. Уложив волосы как следует, она сделала глубокий вдох и вышла.
– Ах-ха? – обратилась она к полицейскому.
Полицейский улыбался, держа в руках листок бумаги. Он протянул листок Бритт-Мари, но тот выскользнул из пальцев.
– Упс, упс, пардон, пардон, я только подумал – надо отдать это вам. Да, я… или мы, мы подумали…
Он указал на пиццерию. Бритт-Мари испугалась, что полицейский переговорил с Личностью и теперь пытается довести это до ее сведения. Свен снова разулыбался. Сцепил руки на животе. Передумал и скрестил их почти под подбородком.
– Мы подумали, что вам нужно где-то жить, ну да, ну да, а я так понял, вы не хотите жить в гостинице в городе.
И тут же виновато прибавил:
– Не потому, что вам нельзя жить, где вам хочется! Конечно, не поэтому! Мы только подумали, что, м-м, вот это может оказаться вариантом. Может?
Бритт-Мари посмотрела на листок. Написанное от руки с орфографическими ошибками объявление о сдаче комнаты. В самом низу – изображение человечка в шляпе, как будто танцующего. Какое отношение имел человечек к сдаче комнаты, было малопонятно. Полицейский радостно взмахнул руками:
– Это я помог ей составить объявление! Я ходил на компьютерные курсы в городе. Она страшно приятная женщина – это которая сдает комнату, и совсем недавно вернулась в Борг. Или, м-м, это, конечно, просто совпадение, ну да, ну да, дом она продает. Но он здесь, в Борге, совсем недалеко. Я могу вас подвезти!
На парковке стояла полицейская машина. Бритт-Мари нахмурилась:
– Вон в той?
Полицейский кивнул:
– Да, я слышал, ваша машина в ремонте. Но я могу подвезти вас, ну да, ну да, мне это совсем не трудно!
