Человеческое дитя приветствует мир, полный дремлющих потенциальных возможностей. Пробуждение, развитие и реализация этих возможностей в значительной степени зависят от опыта. Этот опыт, делающий нас такими, какие мы есть и могли бы стать, воспринимается, анализируется и ложится в основу деятельности благодаря работе сложнейшего механизма электрохимических взаимодействий, осуществляемых примерно десятью миллиардами клеток мозга (нейронов)… Нейроны, сложные строительные блоки нервной системы, – это узлы коммуникации… От тела нервной клетки отходят его отростки, аксоны, которые передают информацию от одной клетки к другой в виде электрических сигналов постоянной силы, но переменной частоты, к бесконечно малым местам соединений или щелям, именуемым синапсами (от греческого слова со значением «соединять»).
Информация передается через нейронные синапсы химическими «рукопожатиями» в виде крошечных струек химических веществ, именуемых нейромедиаторами. Пока неврологи идентифицировали примерно шестьдесят разных типов нейромедиаторов… На молекулярном уровне именно нейромедиаторы делают нас счастливыми или грустными, раздраженными или спокойными, тревожными или уравновешенными.
Одна из разновидностей нейромедиаторов – эндорфины, доставляющие особое удовольствие потому, что они являются природными опиатами, способными снимать боль, вызывать опьянение, подобное наркотическому, или успокаивать. Когда мать обнимает своего новорожденного младенца, в его тело проникают эндорфины, которые и позволяют ему чувствовать себя счастливым, спокойным и защищенным. Младенец учится связывать любовь с ощущением удовольствия.
Детеныш зебры может встать на ноги и пойти вскоре после рождения. Да и большинство детенышей других животных умеют бегать, еще будучи совсем малышами. Однако у человека дети рождаются беззащитными и еще не сформировавшимися. В нашем далеком прошлом, когда у нас формировался большой мозг, у женщин еще не было широких бедер, чтобы производить на свет плод с головой соответствующего размера. Эволюция поставила людей перед дилеммой. У людей с большим мозгом было больше шансов на выживание, а женщины с узким тазом умирали при родах. Женщины же с широким тазом передвигались слишком медленно и не могли убежать от хищников. Конечно, это решение никоим образом не было единственно возможным, но произошло так, что бедра у женщин стали немного шире, а дети стали рождаться в состоянии, когда они, по сути, были еще утробными плодами. Таким образом, мать могла защитить своего младенца, пока он продолжал расти и развиваться – теперь уже вне ее тела, но под защитой ее всепоглощающей заботы, заменявшей ребенку ее лоно. А если отца можно было убедить оставаться где-то поблизости, он мог в этот опасный период защитить и мать и младенца. Да, конечно, это было довольно неуклюжее, неидеальное и сложное решение, однако эволюция развивается благодаря товарообмену и рукопожатиям, а не заявлениям.
Было бы заманчиво представлять себе эволюцию в виде своего рода градостроителя, выкладывающего сразу все свои проектные чертежи. Эта перевернутая логика очень соблазнительна, потому что мы жаждем смысла и как минимум предпочитаем хоть какие-то объяснения. Однако для описания реальных событий потребовалось бы длинное, разветвленное предложение с множеством периодов и точек с запятыми. Ну, например, такое: детей с более крупным мозгом выживало больше, и они давали потомство тоже с более крупным мозгом; однако довольно часто матери умирали при родах, за исключением тех немногих, у которых оказались более широкие бедра; и, несмотря на неудобство более широких бедер, со временем уровень выживаемости женщин с более крупным мозгом и более широкими бедрами стал выше; особенно это относилось к тем женщинам, которые защищали своих детей лучше, то есть к тем женщинам, в организмах которых химические процессы протекали особенно активно, когда они чувствовали мощный стимул кормить своих младенцев и жертвовать ради них всем; а особенно если им помогали мужчины, испытывавшие аналогичные побуждения, что гарантировало сохранение мужских генов, даже если это предполагало долгосрочную компенсацию (его гены сохранятся для будущих поколений), а не краткосрочную выгоду (не быть обремененным зависящими от него матерью и ребенком).
Чувствительные парни Нового времени
В наше время мы ждем от мужчин большей чуткости, ранимости, способности любить, сочувствовать и помогать; мы хотим, чтобы они меньше конкурировали, были менее воинственными и агрессивными, чтобы они были моногамными и воспитывали ребенка наравне с матерью. Фактически мы хотим, чтобы мужчины были больше похожими на женщин, но некоторым из них это трудно. Против этого протестует их биология: «Ты что, шутишь? Я на это не запрограммирован». И тем не менее без такой взаимной заботы и равенства современная жизнь была бы невыносимой как для мужчин, так и для женщин. Однако ирония заключается в том, что одновременно с тем, как мужчины становятся теми чувствительными парнями Нового времени, какими хотят их видеть женщины, некоторые женщины перестают воспринимать их сексуально привлекательными из-за излишней «женоподобности». Мне кажется это забавным: напоминает о том, что мы имеем дело с древними инстинктами, древними влечениями и пытаемся приспособить их к обществу, для которого они не были предназначены
[44].
Надо сказать, что многие мужчины, к их чести, смягчили свои инстинкты. И это действительно очень важно в страдающем от войн мире. Мы уже не сбиваемся в стаи людей, вооруженных копьями и камнями, уже не живем в обществе, где такие слова, как «ярость», «месть» и «ненависть», приводят к неистовому, трагическому (хотя и с ограниченным числом жертв) уничтожению. Мы поднимали ставки до тех пор, пока на кону не оказалось абсолютно все. Эволюция не смогла сдержать нашу страсть к изобретению новых способов захватывать, командовать и разрушать. Мы изменили мир, но не себя. Как мы будем решать современные проблемы, если будем вести себя по-прежнему? Невозможно научить новым премудростям, сохраняя старую догму. Модели нашего поведения не изменились, хотя надо приспосабливаться к жизни в перенаселенном мегаполисе и в условиях существования оружия массового уничтожения. Но именно поэтому для нас так важна любовь. Как показал Конрад Лоренц, любовь требовалась лишь действительно агрессивным видам. Наша природная агрессивность – вот что создало условия для возникновения любви. Абсолютно миролюбивые создания не нуждались бы в таком болеутоляющем средстве, как любовь.
Взгляните в зеркало – и оттуда на вас будет смотреть хищник. У млекопитающих, которые могут стать добычей, – у антилоп, лошадей, коров, оленей – глаза посажены по бокам черепа, чтобы заметить подстерегающую сзади опасность, крадущегося за спиной хищника. А вот у тигра глаза посажены спереди, чтобы с помощью такого стереоскопического зрения точно определить местонахождение ближайшей добычи, повалить жертву на землю, прыгнуть ей на шею и вонзить в нее зубы. У людей – глаза хищника, глаза тигра, и это кое-что говорит о нашем древнем происхождении. Но мы наделены еще и колоссальными мыслительными способностями. Мы не просто опасны, но еще и изобретательны. Если бы мы не обладали механизмами ограничения наших агрессивных, трусливых и хищных аппетитов, то были бы уничтожены, добавив род человеческий к длинному списку вымерших видов. Однако эволюция подарила нам могущественного миротворца: способность любить спасла нас от нас самих.
