Потребность ощущать нечто трансцендентное затрагивает самую суть человека. Хотя я агностик и не принадлежу ни к какой церкви, я глубоко религиозный человек. У меня вызывает экстаз природа. Я верю в святость жизни и в способность людей к совершенствованию. Дикая природа для меня – святыня. Для меня сакральны все проявления жизни. Мне часто приходилось стоять перед уходящим вглубь алтарем Большого каньона, дышать ладаном океанского шторма, стоять под скинией деревьев в лесу или возносить хвалу звездной ночи в пустыне, испытывая то, что можно назвать лишь религиозным экстазом. Наша потребность в святости не менее важна, чем наша потребность в протеине. Обратившись к словарю индоевропейцев в надежде понять их жизнь, мы увидим, что они изобрели особое слово, которым обозначалось святое. Оно подразумевало здоровую взаимосвязь всего живого, ощущение себя частью целого, состояние, в котором видишь и оцениваешь даже сокрытое. У них был один глагол, означавший «отступать в благоговении», и другой – «говорить с божеством». Поэта индоевропейцев, который, разумеется, отступал в благоговении, говорил с божеством и прославлял святость жизни, называли «век-вом-текс» – «ткач слов».
Мы задаем те же самые вопросы, что и первые люди, которые боялись ночи, были счастливы тем, что живы, и ощущали благоговение. Кто мы? Откуда мы? Как нам жить? Кому верить? Почему жизнь такая трудная? Почему умирают люди, которые были наделены такими мощными жизненными силами? Наш непрерывно анализирующий мозг пытается найти смысл жизни, но, так и не обретя его, хотя бы отчасти постигает его через магию, чудеса и веру.
А еще религиозная любовь возвращает нас в детство, когда мы обожали и боготворили наших родителей, от которых полностью зависели. А какие чудеса они совершали! Мама могла вылечить ранку поцелуем, сделать изумительную фигурку из желе, завязать шнурки на ботинках волшебными узелками, а отец появлялся с едой и игрушками и умел укрощать диких животных или мощные машины.
Сегодня вечером на зимнем небе хрустит звездная корка. Свод ночного неба египтяне считали богиней Нут – Великой матерью, из грудей которой вытек Млечный Путь. На саркофагах ее изображали в виде женщины, тело которой изогнулось над горизонтом. На этих рисунках Нут разводила в стороны руки и ноги так широко, что кончиками пальцев рук и ног она касалась даже самых отдаленных уголков Земли. Ее возлюбленный, Геб, лежит на плоской земле под ней, и его эрегированный пенис достигает ее светоносного тела. Фараоны часто объявляли себя сыновьями или возлюбленными богини, уверяя, как говорил фараон Пиопи II, что проводят свою жизнь «между бедрами Нут». Только что взошло созвездие Ориона, названное в честь охотника. Его меч указывает на Сириус; во времена неолита эти созвездия предсказывали приход мессии. Задолго до Библии египтяне почитали своего бога богов, Осириса, который умер, воскрес и пообещал своим последователям спасение и вечную жизнь. Его приход был предсказан тремя мудрецами (звездами в поясе Ориона – Альниламом, Альнитаком и Минтакой), указавшими место его рождения. Многие обряды и символы христианства (распятие, четки, причастие, святая вода и так далее) были заимствованы из культа Осириса. Сегодня ночью полюс мира охраняет Большая Медведица. Наблюдая за ее движениями, я могу сказать, какой сейчас месяц и какое время года. Вот уже несколько дней ее хвост с наступлением ночи указывает на восток, и потому я знаю, что скоро придет весна. Если хвост указывает на юг – близко лето. Указывая на запад, он возвещает об осени, а на север – о зиме.
И где-то в этом таинственном вихре звезд существует, как мы думаем, «рай» (paradise). Персидское слово pairidaeza обозначает сад, в котором растет Древо Жизни, а еврейское слово pardes – сад любви, где девственная невеста мужчины ждет, чтобы ее дефлорировали. В обоих садах воздух был насыщен благовониями, повсюду были расставлены ароматные яства, музыка услаждала слух, и прекрасная женщина предлагала нескончаемое утешение своей любви. Потерянный рай, по которому мы тоскуем; мир изобилия, в котором удовлетворялись все наши потребности; истинная «земля молока и меда» – мы знали ее только в детстве, когда были любимы, находились под защитой и насыщались идеальным блаженством, прильнув к материнской груди. Это сильное желание составляет самую суть всякой любви, религиозной или эротической: это – стремление к воссоединению с Матерью-Землей, Матерью-Церковью, Матерью-Любовью.
Религиозная любовь врачует и успокаивает наше ужасное одиночество, удовлетворяет нашу потребность обрести семью и стать для других каким-то особенным – защищенным, благородным, получившим прощение. Слово «религия», возможно, производно от латинского глагола religare – «связывать» или «соединять»; религия неотделима от ощущения воссоединения. Мы входим в возвышенный, гостеприимный дом храма, где привечают всех, независимо от реальных или воображаемых грехов, где нас всегда ждет кто-то близкий. Там мы научились общей для всех истории, научились смотреть в будущее без страданий или желаний. Мы преклоняем колени перед нашим любящим отцом, просим его благословения и поем ему нежные песни. Мы восхваляем его, поклоняемся ему, боимся его, обещаем ему быть покорными, носим его любимые одежды и повторяем его любимые поговорки. Его дом – это крепость, богато украшенный дворец, в котором может жить даже самый бедный из нас. Чарующий и спокойный, насыщенный ладаном воздух погружает нас в гипнотическое состояние – и мы становимся беззащитными и уязвимыми. Как будто каждый из нас поместил объявление на сайте знакомств для одиноких душ и получил ответ от ее идеальной половины. У Бога тысячи лиц. Те, кто общается с Ним, говорят, что Он идеально отзывчив, внимателен к их личным нуждам и скорбям, способен вычленить их робкую молитву, расслышав ее в шуме горестных сетований миллионов людей. И в мире нет ничего более утешительного – ни объятия, которое успокаивало бы больше, ни любовного союза, который был бы теснее.
Любовь как перенос
Этим утром я зашла в местное кафе позавтракать и поболтать с Кэрол – симпатичной, с каштановыми волосами, одинокой женщиной за сорок. Она зоолог, уезжала в экспедицию, и мы с ней уже много месяцев не виделись. Потому-то мы и затеяли нашу собственную «экспедицию» двух подруг – встретились и принялись заинтересованно обсуждать все наши жизненные перипетии. Со временем темой разговора стала ее последняя идея – посещать психотерапевта, чтобы обсуждать те модели, которые она постоянно воплощает в своей жизни, и находить какие-то иные пути в ее тернистых отношениях с мужчинами – а они, судя по всему, были у нее всегда неудачными. Она спросила моего совета, какого психотерапевта ей лучше выбрать – мужчину или женщину. Поскольку ее отец был алкоголиком, превратившим ее детство в сплошное страдание, я посоветовала ей обратиться к мужчине. Но она боялась завязывать с кем-то доверительные отношения при таких искусственных обстоятельствах. И это заставило меня задуматься о целях психотерапии.
Главный принцип работы психотерапевта – не сделать пациенту хуже. Он должен справиться с самыми опасными болевыми точками, изучить сложные конфликты, помочь клиенту обрести равновесие, поверить в себя, принять себя. Но в его работе важно и другое – установить доверительные, надежные, благожелательные отношения с клиентом, показав ему на примере, какой может быть нормальная привязанность, в надежде, что потом он сможет распознать ее признаки и будет стремиться к таким же отношениям вне психотерапии.
