Тогда Аскар осторожно взял меня на руки и вынес на улицу. Я истекал кровью. Он положил меня на асфальт, и друзья склонились надо мной. Им стало так меня жалко, они так захотели, чтобы я не умер, что их желание воплотилось в небольшой заряд живительной силы: я слабо приоткрыл один глаз, но только чтобы сразу же снова потерять сознание.
Дальнейшую историю вы знаете. Созвали внеочередной кенеш. Было решено оставить меня дома и выделить из общего казыналык необходимую сумму на мое лечение (если, конечно, до лечения дело дойдет: выглядел я так, словно к вечеру уже должен был отчалить в край моих саблезубых предков). Тем не менее я выжил. Через пару недель Игорь Валентинович вмял в меня обратно вылезшие детали, старательно зашил внутренности и заклеил внешности. Проникнутый состраданием, он за свой счет вставил мне два керамических имплантата. Они приживались очень долго, но в конце концов прижились. Так что я стал почти как новенький. Если представить себе совершенно новое изделие, вышедшее с заводским браком.
Для гостей столицы я стал чем-то вроде талисмана. Они зорко следили за моим самочувствием и аппетитом. Для их Темиржана было накуплено множество различных витаминов, мазей и капель. Разумеется, все это запихивалось в меня насильно, по собственному желанию я никогда бы не стал есть эту горькую отраву. Но лекарства действовали. Друзья, в особенности Аскар, готовы были пренебречь собственным здоровьем, лишь бы с Темиржаном все было в порядке. Например, Аскар экономил деньги и отказывался идти к дантисту лечить больной зуб. Вместо этого он дважды в день, утром и вечером, капал из специальной склянки на ватку некое средство и прикладывал ее на полчаса к больному зубу. К тому же… Хотя тут надо остановиться. Дело в том, что… Это особая тема, и ради нее, если позволите, я выберу другой шрифт. Это не отнимет много времени.
Вот. Совсем другое дело. Итак, voilà:
Домен: Эукариоты
Царство: Растения
Отдел: Цветковые
Класс: Двудольные
Порядок: Ворсянкоцветные
Семейство: Жимолостные
Род: Валериана
Это был очень необычный запах. Чем глубже я его вдыхал, тем яснее я ощущал в комнате чье-то присутствие. Чем дольше я его слышал, тем больше мне казалось, что он обрастает физической оболочкой, что он воплощается в некую сущность. Иногда моя фантазия доходила до галлюцинации. Мне ясно виделся у окна какой-то старик в дождевике, кепке и с брезентовым рюкзаком на сутулых плечах. Он смотрел в окно, потом поворачивался ко мне. Во рту у него висела махорка, загнутая кверху, и он говорил мне чистым детским голоском: «А вот то и будет, что ничего не будет!» Он приседал, разводил руками и выпячивал губу. Потом заливался звонким смехом и растворялся.
Источник дурмана находился на подоконнике. Я поддался соблазну и в два прыжка оказался рядом. Горловина пакета была стянута не туго, так что мне не составило труда развязать его. В пакете оказался пузырек. Запах ударил с десятикратной силой, так что я вздрогнул, пошатнулся и сел как-то неуклюже набок, в совершенно непривычную для себя позу. Но остановиться я уже не мог. Все дальнейшее представлялось мне чем-то сродни тому, как дети яростно и дико раздирают упаковочную обертку, чтобы поскорее добраться до заветного подарка. Однако запах не был чем-то единым, целостным. Принюхавшись, я понял, что кроме собственно Valeriana officinalis, в лекарстве есть еще и мятная приправа и рацемическая камфора. Но что мне было за дело до последних двух?
Я оказался посреди настоящего фармакологического маскарада. Буйное движение закружило меня и увлекло за собой. Маски, маски… Взявшись за руки, мимо мчались самые разнообразные соединения: зажига борнилизовалерианат и фанфарон тритерпен. Мелькали сесквитерпен, пальмитин и валепотриаты. Какие-то дубильные вещества неслись веселой ватагой. Малыши гликозиды, томная стеариновая кислота и еще черт знает кто! Большинство из них уже были мне знакомы. Одного я вспомнил по старому саду в Шелапутинском. Запах другого я однажды учуял, прогуливаясь возле аптеки. Но один из ингредиентов выделялся и царствовал неподвижно над всеми другими. Я сразу его узнал. Тогда, перед кастрацией, и потом, во время моей болезни, когда я ненадолго пришел в себя и все вокруг было белым-бело. Да, точно! Это был непеталактон.
Итак, передо мной лежал маленький пузырек. Колпачок, к счастью или нет, был прикручен неплотно, и я терпеливо ждал, когда на перешейке созреет крупная капля. Ждать пришлось недолго. Капля набухла, шлепнулась и растеклась янтарной лужицей. За ней сразу последовала еще одна, поменьше. Я не мог унять дрожь во всем теле. Наконец на слабых лапах я сделал шаг, протянул морду и слизал жидкость. Крестообразно провел языком один раз, другой. Нарисовал что-то вроде вензеля. Стал ждать. Во рту было горько. Неприятно было во рту. Ничего не происходило. Было тихо, только где-то за окном причитала и ныла электропила. Так прошло минут десять. Меня потянуло в сон, я зевнул и вдруг боковым зрением заметил слева какой-то предмет. Я повернул морду и увидел прямо перед собой на подоконнике давешнего старичка. Только ростом он был теперь сантиметров двадцать, не больше. Лицо у него было в глубоких морщинах и похоже на оплывшую свечу. Он радостно махал кепкой и кричал мне все тем же детским чистым голоском, словно ему было лет семь. Он кричал, подставляя свободную руку рупором ко рту, как будто я был далеко, по ту сторону реки, а не сидел прямо рядом с ним. «Савва, дуралей! По мосточку, по мосточку и ко мне!» — кричал старик. Я посмотрел на реку: никакого мосточка не было. Вместо моста я видел сваи, долгой извилистой грядой попарно тянущиеся вдаль, на тот берег. Потом старичок вдруг как-то посерьезнел, присел на корточки и, теребя в зубах колосок, сказал, наоборот, неестественно низким басом: «Кто черту не враг? Кто бабушке не внук?»
Тут по усам моим побежали разноцветные всполохи. Внутри все запульсировало и забилось. Кровь стала горячей. В голове застучало. Хотелось бежать, но бежать было некуда. В пасти пересохло. Я не знал, что мне сделать, чтобы это прошло. Эти прибои шли нахлестом, один сильнее и значительнее другого. Мне стало страшно. Это было похоже на багрово-желтое мерцание в кратере вулкана. Река заволновалась. Я пригляделся: поверхность воды была сплошь вымощена кошачьими мордами разных полов, пород и размеров. Они все что-то говорили, косясь друг на друга. Слов их я разобрать не мог. Я летел с бешеной скоростью над водой, до меня долетали отдельные слова, ропот, шипение. Коты и кошки внизу шептались и пересмеивались. Я летел так низко, что мог коснуться их усов и от брызг весь стал мокрый. Я не знал, куда я несусь, — на горизонте ничего не появлялось. Я хотел позвать маму, но дыхание перехватило. Потом волны как будто успокоились. Наступал штиль. Кратер внутри затухал. Волны разгладились, вода стала прозрачной. Вместе с этим уходил и страх. В области живота что-то распускалось, и медленно поднимались вверх ароматные, нежные флюиды. Стало тепло и хорошо, легко и спокойно, как тогда, давным-давно, в коробке из-под бананов Chiquita, в моей милой колыбели. Не знаю, как это объяснить, но все вокруг исполнилось какой-то волшебной, неизъяснимой женственности. Меня захватила блаженная нега. Все было пропитано неизвестной мне великой кошкой. В ней (о, я и сам того не знал!) были сосредоточены все мои чаяния и надежды; к ней вели мои стези и тропы; она незримо вела меня, раскидывая по дороге свои смарагды, рубины и топазы, чтобы я не сбился с пути. И уж конечно, в воздухе играло мое любимое allegro из концерта L’amoroso. Я чувствовал невероятный приток сил. Энергия разливалась по моему телу, сообщалась с каждым волоском, с каждым усом и как будто струилась из моего единственного глаза. Я шел по пустыне. Я был из стекла. Песчинки со звоном стукались о мои прозрачные стенки. Вдруг посреди пустыни возник рояль. Положив локти на его деку, стоял мой тезка Савва Морозов. На нем был фрак, и в руках он держал хризантему, от которой отрывал по лепестку. Потом посмотрел на меня исподлобья и сказал: «А сестренка тоже недурна, недурна…» — и запрыгал к окну, которое я не сразу приметил. Причем ноги он умудрялся по-кошачьи ставить впереди головы, а хвост его был убран в дополнительный рукав.
