И вот, когда мы готовились к съемкам, возник вопрос: как должна выглядеть эта Пищеварительно-научная машина на хлопьях «Фростид Флейкс»? Мы с Биллом Слитом, художником-постановщиком, посовещались с минутку и решили, что этот транспорт должен выглядеть — цитирую нас обоих — «как настоящий». Разумеется, машин на «Фростид Флейкс», вообще говоря, не бывает. Тем не менее мы поняли друг друга с полуслова: это должна быть машина, все функциональные механизмы которой показаны честно, прямо и понятно. Зритель должен видеть, какие технические приемы мы применяли, ему нельзя подсовывать мультяшную версию автомобильчика, у которого спрятаны все движущиеся части. Гораздо проще было бы собрать электрическую игрушку с дистанционным управлением и поставить на нее мисочку бутафорских хлопьев, но тогда мне пришлось бы сказать зрителям что-то вроде «А это просто для наглядности». Нет, так мы не поступали.
В результате Билл Слит и его команда собрали модельку паровой машины из классического металлического конструктора. Было сразу видно, где сгорают хлопья, где жар от них создает пар, где пар давит на клапан, где движущийся клапан поворачивает колеса. Это был эталон ботанской честности. Да, мы могли бы сделать модель покрасивее и чтобы блестела, но тогда машина получилась бы совсем не такой интересной. А интересной она была именно потому, что открыто показывала, как функционирует, и вдохновляла вас, зрителей, разобраться, что именно происходит. Команда Билла сделала ее просто превосходно. И все это время те же самые «диснеевские» спецы качали головами и посмеивались над нами, деревенскими дурачками, и нашими глупыми фантазиями о том, чтобы снять все будто бы взаправду. Но нам это удалось — и игра стоила свеч. Мои источники уверяют меня, что программа «Человек-физика» и по сей день служит главным источником дохода для подразделения «Дисней», которое занимается образовательными передачами, и, сдается мне, важнейшая причина такого успеха — ботанская честность, воплощенная в Пищеварительной машине.
Размышления о прелестной в своей наготе функциональности нашего маленького устройства не раз и не два помогали мне в самых разных сферах жизни. Надеюсь, подобная неподдельность поможет и вам. И наверняка она помогла многим высокопоставленным инженерам и телепродюсерам, с которыми я сотрудничал за эти годы, не говоря уже о целом воинстве политиков и будущих ученых, с которыми мне довелось встречаться. Эта мысль и побудила меня написать краткое руководство по связи с реальностью.
На первый взгляд все это простенькие уроки, которые можно усвоить на примере воздушного шарика, кирпичей и машины, которая ест кукурузные хлопья, но только представьте себе, что будет, если больше людей станет жить в соответствии с этими принципами. Тогда вам не придется думать, нет ли каких-то низменных мотивов у сотрудника торгового отдела, с которым вы работаете, не бояться, что подрядчик халтурит, лишь бы поскорее сдать объект, не сомневаться, что кто-то вам чего-то не договаривает в сугубо личных интересах. Это значит, что вы будете честны со зрителями, покупателями, инженерами — со всеми на свете, а главное, с самими собой, — и не иногда, а решительно всегда, даже если возникнет соблазн где-то схалтурить и сжульничать. Это значит, что вы продумаете каждый шаг во всем процессе на пределе своих способностей, а следовательно, при этом расширите свой кругозор и вырастете над собой. А потом с истинно ботанским упорством воплотите планы в жизнь, пока не получите именно то, что хотели, на любой тяге — обычной или кукурузной.
Итак, с учетом всего вышесказанного — мой Кодекс чести ботанов.
• Будь честным и открытым.
• Не притворяйся, будто что-то знаешь, если не знаешь (как бы это ни было легко и просто).
• Показывай мир таким, какой он есть, а не каким тебе хочется его видеть.
• Уважай факты, не отрицай их просто потому, что они тебе не нравятся.
• Двигайся вперед, только если уверен в замысле.
Глава пятнадцатая В ритме ботанской музыки
С моей точки зрения, телевидение — необычайно действенный способ сметать барьеры и пропагандировать ботанское мировоззрение. Вот почему я бросил работу инженера. Когда я 22 января 1987 года выходил с площадки после съемок первого выпуска передачи «Билл Най, Человек-физика», то был убежден, что принял верное решение. Чувство было такое, словно я попал в яблочко — как говорим мы, профессиональные юмористы. Разве что язык у меня слегка замерз: пришлось жевать зефир, замороженный в жидком азоте. Но даже это было как-то естественно. Однако я хотел не просто смешить, а еще и доносить до зрителя больше информации о реальном мире. Мои короткие врезки в «Кривом эфире» были и вправду очень короткие и скорее смешили, чем учили. Я чувствовал, что в принципе возможно создать смешную образовательную телепрограмму, а вести ее по силам только… мне. Тогда я решил обсудить свою карьеру с человеком, который знал об искусстве телеведущего куда больше меня: с Карлом Саганом.
Благодаря слепой фортуне я еще студентом в Корнелле ходил на курс астрономии к профессору Сагану. Это было за три года до его знаменитого сериала «Космос», хотя у него уже была просветительская жилка, делавшая его превосходным лектором. А к 1987 году у Сагана накопился обширнейший опыт и знания о том, как говорить о науке на телевидении. Я рассудил так: «Ух ты, да он же всем специалистам специалист. Надо обсудить с ним мои карьерные соображения». А почему бы и нет? Приближалась встреча выпускников по случаю десятилетия окончания Корнеллского университета, и я все равно собирался в Итаку в штате Нью-Йорк. Я позвонил в офис Сагана и после долгих уговоров убедил секретаршу записать меня на десятиминутную встречу с профессором. Рассказал ему о серии телевизионных выступлений «В подвале у Билла», над которой я тогда работал, и представил свои соображения о куда более масштабных проектах в образе «Человека-науки». Профессор внимательно меня выслушал. Сказал, что в целом мои концепции ему нравятся, но он бы посоветовал избегать демонстраций инженерных устройств и сосредоточиться на чистой науке. И пояснил это одной фразой — столь же сухой, сколь и запоминающейся: «Дети резонируют с чистой наукой». «Резонируют». Он употребил именно этот глагол. Чудесное слово «резонанс» встречается во множестве самых разных научных дисциплин. Профессор Саган время от времени говорил о резонансе на занятиях, когда рассказывал, как согласуется орбита планеты с периодом ее вращения вокруг оси. Луна делает ровно один оборот вокруг своей оси за один оборот по орбите вокруг Земли. Движения этих тел согласованы — находятся в синхронном резонансе. Когда качаешься на качелях или раскачиваешь на них ребенка, то делаешь это синхронно с движением качелей. Добавляешь энергии на резонансной частоте колебаний. Резонанс происходит, когда предметы вибрируют в своем естественном ритме — и тогда они дают сильную реакцию на слабые импульсы. И именно так мы создаем музыку. Когда перебираешь гитарные струны, дуешь в мундштук флейты, ударяешь в литавры, то вносишь энергию в музыкальную систему — струну, воздух, металл — в нужном темпе, чтобы усилить природную склонность материала вибрировать. Тогда небольшого движения или дуновения достаточно, чтобы извлечь сильный звук. То есть пробуждаешь красоту резонанса словно бы из ничего. Но вот передо мной профессор Саган — и он говорит о резонансе в другом контексте, совершенно новом для меня, повзрослевшего школяра.
