– Ты выросла в храмовом приюте и… не веришь?
– О нет, я не верю – я верую! – Рани смиренно склонилась и уселась на округлый валун в стороне, обхватив его коленями. – Потому и сбежала в четырнадцать лет из приюта – верила, бог не бросит.
– Даже когда мы не верим, он все равно в нас. Когда мы просим невозможного, он ведет нас по острию лезвия, но в конце концов дает то, что нам действительно нужно, а не то, что мы просили.
– Что ты знаешь про острие лезвия? – Рани сплюнула под ноги и отвернулась.
– Ничего, – тихо сказал Стел. – Но я хотел бы знать. Ты могла бы мне рассказать.
– Рассказать что? – Она вскинулась и посмотрела ему в глаза.
– Что случилось с родителями? Почему сбежала из приюта? Как оказалась на мосту? – Стел помолчал и добавил: – Что произошло сегодня?
Она больше не смотрела на него, а с подчеркнутым любопытством изучала обкусанные ногти.
– Тебе вправду все это нужно?
Стел коротко кивнул.
– Зачем? – Он растерялся, и Рани не дала ему ответить. – Ты играешь со мной. Спроси Сарима, куда ты идешь и зачем тебе в попутчиках самоубийца.
– Я не играю, – твердо произнес Стел. – Я с тобой честен. Я хочу, чтобы ты решала сама.
Развернулся и пошел к часовне.
– Если он все равно в нас, то зачем нужны храмы? – раздалось за спиной.
Камни, обкатанные ветром и тысячами прикосновений, блестели влажными обмылками, манили. Стел невесомо коснулся стены. Вмиг пересохли губы, задрожали пальцы, по коже тянуло упругим ветром. Тепло, намоленное веками, пульсировало, врывалось в душу, очищало.
Стел сбросил грязные сапоги у южных дверей и вошел босым, опустился на колени. Седые камни нависали уступами купола. На широких полках чадили свечи цвета топленого молока. По кругу чернели резные буквы завета праведников:
«Когда отринешь самого себя, взлетишь над мигом между
вдохом и выдохом,
ты прикоснешься к единству мира, напьешься сути своих
стремлений.
Когда пройдешь путем покоя жизнь, Единый впустит душу
в Вечные сумерки.
Иначе вечность в плену желаний ты не дождешься восхода
солнца».
В окно скользнул ветер, взъерошил волосы на затылке и прохладой рассыпался по коже. Тишина залила уши. Стел медленно выдохнул и закрыл глаза. Густо пахло воском, на веках сквозь красный свет проступали темные разводы.
Слассен затянул молитву благодарения. Ученики протяжно подпевали.
«Сарим, прости.
За то, что я сказал, и за то, о чем промолчал.
За то, что я сделал, и за то, что мог бы сделать, но не стал.
Сарим, помоги.
Увидеть цель, путь и спасение. Дойти и обрести мир и покой».
Рокот считает Стела глупым мальчишкой. Зачем идти за ним? Рани ненавидит рыцарей. Зачем вести ее за собой? Можно уйти и забрать Рани, но Агила верит, Стел нужен в походе. Сарим, прости и укажи путь!
Выдох уносил мысли и боль. Тревогу. Гнев. Память.
Вдох искрился светом, погружал в бездонную глубину. Наполнял покоем.
Ладони, сложенные лодочкой над головой, тяжелели, сгущали тепло.
От земли пахло хвоей. Кисло-сладко, протяжно. Солнце, просеянное листвой, стекало по медовым стволам, цеплялось за чешую коры и пятнами света впитывалось в тропу. Впереди, за поваленным замшелым стволом, темнел силуэт. Штаны собрались складками у сапог, рубаха мешковато свисала с плеч. Из-под повязки на голове выбился локон. Девушка замерла, обернулась и махнула рукой.
Стел глубоко вдохнул – будто из-под воды вынырнул – и открыл глаза в часовне.
В дверном проеме стояла Рани.
– Я иду с тобой, – сказала она. – И запомни, это я сама так решила.
Стел кивнул. Теперь они оба шли по острию лезвия.
Глава 11
Миндалевидный глаз неотрывно смотрел на Стела медным, позеленелым от времени зрачком. Сплетение лошадиных голов, хвостов и человеческих тел норовило сорваться с барельефа. От земли пробирал озноб. Ветер завывал конским ржанием и предсмертными криками. Стел смаковал пряные отголоски тепла: мастер, умерший сотни лет назад, восхитительно и страшно продолжал жить в своем творении.
– Какая жуть налеплена на воротах… – зевнула Рани.
Худощавая кобыла топталась на месте, выбивая из брусчатки пыль. Наездница куталась в шерстяной плащ, сутулилась и походила на встрепанного воробья.
– Искусство, – пробормотал Стел. – Творение рук человеческих, – он перевел взгляд на Рани, вновь на ворота – и улыбнулся, многозначительно округлив глаза: – Я знаю, что делать! Тебе нужно туда.
Рани вытянула шею и беззвучно проговорила, на шутовской манер растягивая губы:
– Куда?
– В Каменку. – Непроницаемый болотистый взгляд не выражал ни единой мысли, и Стел добавил: – На воротах изображена битва за Каменку.
Рани лишь усмехнулась широко открытым ртом, но Стел не сдавался:
– Я веду переписку с их настоятелем. Ты могла бы остаться там помогать…
– Что-то вроде заключения в храмовом приюте? – фыркнула она и перестала паясничать.
– Зачем ты так? Там простор, свобода…
– Хочешь, чтобы я оказалась подальше от тебя? – сощурилась она, заглядывая ему в глаза.
Стел уставился на ворота. Сарим, одари терпением!
Громыхнули засовы, створки медленно разошлись, и лица кочевников на барельефе потеряли сходство с человеческими. Рыцари ровными рядами хлынули на степной тракт.
– Хочу, чтобы ты оказалась подальше от них, – Стел кивнул на отряд.
– Ты крайне заботлив.
Рани отвернулась, стукнула пятками по лошадиным бокам и заняла свое место в общем потоке. Стел поравнялся с ней и негромко добавил:
– А на обратном пути я бы тебя забрал, если бы ты захотела.
В ответ она лишь надменно задрала брови. Стел резко выдохнул и запрокинул голову. Она издевается?! Раз он маг, то может направо и налево мысли читать, что ли?
За спиной с грохотом закрылись Южные ворота – самые крупные ворота Окружной стены, растянувшейся вокруг городов на многие дни пути. Будто захлопнулись двери родного дома.
Поход начался.
В лицо ударил предутренний ветер, холод пробрался в ноздри. Сизая степь раскинулась от горизонта до горизонта под угольным небом с малиновой подпалиной рассвета. В ложбинах белел лежалый снег, но даже с закрытыми глазами от кончиков пальцев до кончиков волос ощущалась весна. Весна.
– Жизнь научила меня далеко не загадывать, – мягко произнесла Рани.
