Майло узнал, что болен астмой. Между темной заплесневелой сыростью и непрекращающимся ужасом он временами чувствовал, как его тело задыхается. Прекрасно, думал он, хрипя.
Он узнал, что «принадлежит» Томасу. Тот поставил на его плечо клеймо: THOMAS 817-GG. В доморощенной тюремной системе этот номер указывал расположение его камеры. Все время держать Майло возле себя или на привязи больше не требовалось – вздумается ему уйти, кто-нибудь непременно вернет его назад в расчете на вознаграждение.
Томас был слесарем. Бывало, забрав с собой сумку с самодельными инструментами, он пропадал на несколько часов или дней. Все на Унферте производилось на месте. Особые люди изготавливали вещи, это была их работа. Одни выращивали еду, другие шили одежду, делали бумагу, гнали спирт, относили записки. Существовало даже что-то вроде школы, где люди делились навыками или опытом.
Уборщиков не было. Нужно убирать за собой самому или заставлять делать это других. Чтобы окончательно не запаршиветь.
Пробыв «девушкой» Томаса около недели, Майло с ужасом выяснил, что Томас может сдавать его напрокат.
Томас нуждался в новых инструментах. И отвел Майло на ночь в дом кузнеца Гобы.
– Навряд ли Гоба тебе понравится, – заметил он по пути.
Им пришлось пересечь самую населенную часть тюрьмы, где процветали магазины и мастерские, слесарное дело было поставлено на широкую ногу и налажена подача энергии. Это была пещера размером с деревню. Флуоресцентные светильники свисали на покрытых плесенью проводах. Подобно скальным пещерам анасази, стены усеивали углубления для жилья или торговых нужд. Были даже примитивные улицы и тротуары, с толкучкой вонючих и злобных пешеходов.
В кузнице Майло узнал, что Гоба был великаном. И уже не мог оторвать от него глаз. Он родился громадиной, но позже его подвергли некоторым изменениям. Половина его черепа представляла собой алюминиевую пластину. Руки и плечи заставляли думать о взорвавшейся мускульной бомбе. После рычаги, пружины и прочая машинерия были вживлены в его плоть и кости. Когда они пришли в кузню, он разрывал металлический лист голыми полумеханическими руками.
– Черт, это взаправду? – воскликнул Майло.
– Он должен быть сильным, – объяснил Томас. – Огнем пользоваться нельзя, для огня нужен воздух. Он может только бить, разрывать, гнуть и плющить.
Гоба приступил к скручиванию металлического листа. Работая, он косился красным глазом на Майло.
– Симпатичный, – объявил он.
– Это на время, – сказал Томас. – Понял? На две ночи. Взамен один метчик.
Гоба понял.
– Остаешься здесь, – сказал Томас Майло и был таков.
Гоба протянул руку, приподнял Майло и защелкнул кандалы у него на лодыжках.
– Не нужно, – проскулил Майло. Он не собирался бежать. Куда?
– Тихо, – грохотнул Гоба. Привычным движением извлек он грубые, погнутые ножницы и отхватил кусочек левого уха Майло. Он отскочил от колена и остался лежать на полу среди металлических стружек. Потрясенный рассудок Майло мог отметить только, каким же грязным был этот кусочек. Любопытно, был ли весь он настолько грязным.
Потом его скрутил приступ астмы. Два дня в кузнице Гобы Майло смотрел, как великан строгает металл, точно дерево. Иногда мускулы и механизмы прорывали изношенную кожу, и проливалась кровь.
Время от времени Гоба требовал что-нибудь поднести, и Майло подносил. Иногда Гоба находил для него другое применение. В такие моменты Майло заставлял себя уснуть. Вдох, выдох, ты где-то далеко. И астма не может к тебе подобраться.
Утром второго дня заявился круглый человечек, весь в шрамах, и срезал со своих ног две полоски кожи, получив от Гобы плату. Гоба съел один кусочек, другой предложил Майло. Майло отказался.
– Слушайся, – громыхнул Гоба. – Ешь, когда дают.
Он вытащил ножницы. Майло отказался.
Заревев, Гоба соорудил петлю и повесил его на железном штыре, вколоченном высоко на стене.
– Нет! – успел крикнуть Майло. Он крутился, брыкался, чувствуя, как трахея растягивается, потом все исчезло, темнота.
Гоба уложил его на пол. Шея и легкие Майло горели. Его мутило, но горло не пропускало рвоту. Гоба выпрямился, сверкнув глазами, будто злобный бог.
Возвратившись, Томас заявил, что инструмент не годится.
– Плохо нарезает, – пробормотал он, крутя в руках свое приобретение. – Резьба срывается.
Гоба издал вопросительный рык, явно вызвавший у Томаса беспокойство.
– Ничего, – сказал он. – Сам поправлю.
Повернувшись к Майло, Томас сказал:
– Пошли. Хочу кое-что тебе показать. Тебе понравится.
Вид у него был при этом довольный, почти счастливый. Странно. Что же такое он приготовил, что могло понравиться Майло?
Но Гоба протянул огромные, полумеханические ручищи и ухватил обоих за плечи.
– Мальчик, – сказал Гоба. – Поговорим о нем.
– Он не может остаться, – ответил Томас, правда, не слишком уверенно.
Гоба помотал головой.
– Не то, – сказал он. – Я пробовал его повесить.
Глаза Томаса сверкнули, и тут же он попятился к двери.
– Черт возьми, Гоба! Ты обещал…
– И ничего не вышло, – закончил Гоба.
– Что ж, прекрасно, – проворчал Томас сквозь зубы.
– Подумай об этом, – сказал Гоба. – Не оставляй без внимания. Подумай, пока не поймешь, что это значит.
– А это значит, – сказал Томас Майло, когда они вышли, наконец, из кузницы, – что мы разбогатеем. Насколько здесь это возможно.
Майло прислушивался к разговору двоих заключенных, но понял только, что его собираются «тренировать». Они проталкивались по запруженным улицам. Томас спешил и был все еще на взводе. Но в чем дело, не объяснял.
– Тренировать для чего? – пытался выяснить Майло.
– Сначала испытание, – сказал Томас. – Потом, если пройдешь, тренировка. Завтра узнаешь. А теперь гляди! Мы на месте.
Они прошли к пещерным жилищам, поднялись на второй уровень и оказались перед открытой дверью.
– Что значит на месте? – спросил Майло.
– Дома. Это новый дом.
– Как это? – спросил Майло. – Ты купил его? Дорого?
Томас пожал плечами:
– Я его захотел.
Они прошли внутрь, где все разъяснилось. У дальней стены лежал человек, голый, со свернутой шеей и раскроенным черепом. Пол был морем запекшейся крови. В нос Майло ударил запах железа. Он пошатнулся, и его стошнило.
– Я его взял, – закончил мысль Томас.
Комната была раза в четыре больше, чем их прежнее жилище.
