Любопытно, подумал Майло, сколько же прошло времени?
– Неделя, – шепнула Сюзи.
– Я провел в реке неделю?
Она прижала палец к его губам.
– И слушать не желаю. Ты, надеюсь, не думаешь, что я все это время просидела, ковыряясь в заднице. Слушай: едва ли не все на Земле умерли.
– Ладно, мир, – сказал Майло. – Что я, не понимаю? Я был там.
Она была очень сильно уставшей. Теперь, свежим взглядом, он мог заметить это по оттенку ее кожи, сделавшейся бесцветной и почти прозрачной. Как котенок, она свернулась на его коленях, и наступила ее очередь спать.
Проснулись они посредине грязной лужи. Какая-то большая тень склонилась над ними, щекоча губу Майло длинной соломинкой.
Он отмахнулся и сел, щурясь.
– Мама, – сказал он. – Привет.
– Вы прямо милашки, – сказала Мама.
– Укуси меня, – не открывая глаз, пробормотала Сюзи.
Мама хлопнула в мясистые ладоши.
– Раз-два! – сказала она. – Теперь, когда все в порядке, Няня приглашает всех к себе.
– Домой? – спросил Майло.
– Зачем еще? – в голосе Сюзи были отчетливые нотки недовольства.
Мама выкатила глаза.
– Я слишком устала для этой ерунды. Можем просто пойти и поскорее?
И они пошли. Вымазанные, мутные, бурчащие под нос, пошли.
* * *
Много жизней назад, мальчишкой в школе штата Огайо, Майло (и соседские ребятишки) как огня боялся жуткой вдовы по имени Миссис Арментрот. Ни за что на свете никто не отваживался зайти на ее газон и мигом услышать дикие проклятия или пушечный стук в окно, от которого один паренек по имени Леонард даже обделался. Но когда однажды возле ее дома на Майло напала бродячая собака, Миссис Арментрот выбежала и задала ей жару ремнем. Потом отвела плачущего, дрожащего Майло к себе на кухню и угостила Колой с капелькой водки, пока, закурив «Пэлл Мэлл», набирала телефон его мамы.
Няня напомнила ему Миссис Арментрот, и дом тоже напомнил дом Миссис Арментрот.
Снаружи это был ничем не примечательный дом. Окруженный засохшим газоном и увядшим садом. Но стоило пройти внутрь, как дом оживал.
Ты словно оказывался в толпе, ведь в Нянином доме было где-то восемьдесят пять телевизоров, постоянно включенных на полную, каждый настроенный на свой канал. Притом не современные тонкие панели, а монстры из шестидесятых: деревянные крейсеры с большими круглыми переключателями. На каждом лежала большая салфетка и, как на пьедесталах, стояли сотни картинок в рамочках. Няня, похоже, никогда их не смотрела, но стоило выключить хоть один или переключить канал, тут же поднимала ор, даже если находилась в другом конце дома.
Сам по себе дом был западней из предметов. Каждый столик (накрытый салфеткой) был уставлен бюстиками или корзинами пластмассовых фруктов. Ни вершка пустой поверхности без индивидуальной пепельницы со старыми окурками и следами губной помады. Стены (с ужасными обоями из 70-х) сплошняком завешаны маленькими пейзажами Венеции, тарелочками и собачками. И повсюду вазочки и декоративные кувшины, ожидающие, когда их опрокинут. Ходить приходилось, прижав локти к бокам. И смотреть, куда ступаешь или садишься – понятное дело, из-за кошек.
Повсюду. В несметном числе.
Если телевизоры были глазами, сердцем и электрической кровью дома, то кошки – его дыханием. Волнами наводняли они пространство, от комнаты к комнате. Временами случалось затишье, точно дом переводил дух, и накатывал новый вал, как шумный выдох, неведомая тревога, понятная только кошкам с их потусторонним чутьем.
Оставив грязную обувь у порога, они отыскали Няню на кухне, с сигаретой под аккомпанемент телеигры «Семейная Вражда».
– Рад тебя видеть, – сказал Майло.
– Садитесь, – равнодушно пригласила она. – Угостила бы вас, да нечем. Все отдала страждущим путникам.
– Как мило, – сказала Сюзи.
– Обойдемся без сантиментов.
Все расселись за столом, но разговор не клеился.
Наконец, Сюзи произнесла:
– Может, покончим с этой ахинеей?
– Ахинея, как ты изволила заметить, – сказала Мама – ни столечко ей не является.
Майло поднял руку, как на уроке.
– В чем бы ни заключалась ахинея, она, похоже, связана со мной, а я даже не понимаю…
– По-моему, то, что ты сделал в последней жизни для своей семьи, можно счесть Совершенством, – сказала Сюзи. – Двое этих громил против. Я голосую «за».
– Голосовать нет нужды, – сказала Мама. – Жизненный цикл либо сбалансирован, либо нет. Мы с Няней понимаем, отчего не сбалансирована твоя последняя жизнь, чего нельзя сказать о Сюзи.
Майло встал и занялся приготовлением кофе. Прежде он не задумывался насчет оценки своей миссии. Было как-то недосуг. Сейчас, наскоро прикинув, пришел в ярость.
– Хотел бы знать, – сказал он, – в чем же несовершенство моей последней прожитой жизни.
Глаза его сверкали. В горле перехватило. Где-то в дальней комнате мяукнул кот.
– Ты даже близко не подобрался, – сказала Няня.
– Вспомни, – сказала Мама. – Ведь ты направился туда с определенным планом?
– Я направился туда нести Любовь, с большой буквы «Л», через жертву и самоотречение. И что же я сделал? Отдал свою семью другому человеку, чтобы дать им шанс выжить. Понимаете, что это значит? Эмоциональную цену? Куда вам. Вот поэтому, – он жестом указал на Маму с Няней, – вы каждый раз с таким трудом воссоздаете человеческую сущность, и всегда мимо. – Он обвел рукой дом, телевизоры и кошек.
Няня нахмурилась и затушила сигарету, но промолчала.
Майло запустил кофеварку и сел дожидаться кофе.
Большая мягкая рука Мамы легла ему на плечи.
– Расскажи мне про изгородь, – сказала она.
– Изгородь?
– Ту здоровенную изгородь, что вы с людьми из комплекса построили вокруг кораблей, чтобы удерживать всех снаружи.
Проклятие.
– Образно говоря, мы строили спасательный плот, – сказал он. – И для всех места там бы не хватило в любом случае. Дайте угадаю: Совершенным поступком было бы как-то помочь всей планете. Всем людям на Земле.
Мама кивнула. Няня тоже кивнула. Сюзи вперилась в пол.
– И как же это устроить? – спросил Майло. – Выбор был невелик: погибнуть от кометы или не погибнуть.
– Остались выжившие, – сказала Мама. – Мало-помалу они займутся восстановлением, а ты мог бы стать им полезен.
– Предвидение, – отозвался Майло. – И как я мог догадаться, что будут выжившие?
За стрекотом телевизоров повисла неловкая тишина.
