Его сарказм был почти явным.
— Я перестал крепко спать — с тех пор, как это все произошло. Теперь я всегда держу ухо востро — вдруг кто-то позовет меня, вдруг меня позовет папа…
Кейт потерла глаза.
— Мне жаль, Дом. Я действительно, действительно сожалею о той ужасной боли, что причинила тебе и Лиди, и однажды мы обо всем этом поговорим, но не сегодня. Не сегодня, Дом. Я хочу, чтобы ты знал — я всегда думала прежде всего о вас. Я…
Кейт так и не закончила. Кухонная дверь с грохотом ударилась о стену, отчего женщина и ее сын подпрыгнули.
В проеме стоял Родни Моррис, опершись на распахнутую дверь. Он примчался с пляжа на нереальной скорости и теперь задыхался, лицо его покраснело, а лоб был залит потом. Другая рука лежала у него на груди, прижимая что-то похожее на кучу одежды. На пальце болталась связка ключей.
Кейт встала со стула, выпустив из рук ладонь Доминика.
— Родни! Что случилось? Что происходит? — спросила она.
Родни медленно поднял голову и встретился с Кейт взглядом. В глазах его были слезы.
— Таня… — он заикался.
Родни протянул Кейт вскрытый кремовый конверт, который сжимал в ладони.
Кейт приобняла его и усадила в кресло, забыв обо всех обидах теперь, в момент горя.
Она вытащила из конверта лист бумаги и поспешно прочла Танино письмо.
— Где она сейчас, Родни? — вскрикнула Кейт. — Неужели…
Родни раскачивался на стуле и мычал что-то бессвязное.
— О нет! О боже, нет!
Кейт завыла, почти в истерике.
— Красавица… такая молодая… — пробормотал Родни сквозь слезы.
Кэйт прочла и перечитала записку Тани, уложенную всего в десять строк, пытаясь впитать их смысл. У нее перехватило дыхание. Она ощутила сильную боль в сердце. Кейт подняла голову и искала взглядом Доминика, который был ей сейчас нужен как никогда. Но его не было.
Глава 11
Десять лет назад
Дни, проведенные Кэтрин в ожидании приговора, были такими странными, что ей казалось, будто она живет в аквариуме. День и ночь и часы, из которых они состояли, слились в одно целое; проводила она их между сном урывками и употреблением пищи, которая казалась совершенно безвкусной и деревянной на ощупь. Слова, которые Кейт слышала, были не похожи на человеческую речь, цвета казались приглушенными, звуки — слишком тихими. Она словно оказалась в невесомости. В толпе людей, которые смотрели в ее сторону, выделялись только Лидия и Доминик — своих детей она видела вполне отчетливо. Их лица застыли в горестной гримасе, пустые, уставшие под гнетом свалившейся на них беды.
Когда Кейт слышала все эти голоса, анализирующие мельчайшие подробности ее жизни, ей представлялось, что речь идет не о ней самой, а о каком-то совершенно незнакомом ей человеке. Как будто не она была обвиняемой и потому не могла понять до конца суть судебного процесса. Иногда на скамье подсудимых появлялись люди, которых женщина узнавала; она смутно понимала, что Джудит сверлит ее злобным взглядом.
Кэтрин положение представлялось предельно простым. Марк долгое время причинял ей боль, и в один прекрасный день, спровоцированная его очередной выходкой, она решила, что с нее хватит, и убила своего мужа. Только так и никак иначе. Хотя женщина не зашла столь далеко, чтобы назвать свой поступок оправданным, она знала — никакие совещания присяжных и изучение подробностей ее жизни под микроскопом истину не изменят. Так оно и произошло. Двенадцать присяжных объявили ее виновной, и Кейт знала, что так и будет. Однако приговор оказался совсем не таким ужасным, как она себе представляла. Восемь лет тюрьмы, из которых она, при хорошем поведении, проведет за решеткой пять. Кейт это показалось справедливым — эти случайно выбранные незнакомцы признали, что Марк обращался с ней чудовищно. И за это, по крайней мере, она была благодарна.
Кейт — уже совсем не Кэтрин — лежала на жесткой койке и пыталась освоиться в своем новом доме. Она с облегчением поняла, что отсчет наконец пошел. Как и марафонская гонка, чем скорее она начнется, тем скорее закончится.
Тюрьма Марлхэм состояла из атриума, окруженного металлическими дорожками с боковыми сторонами из плексигласа, и нескольких этажей, на каждом из которых располагалась пара рядов камер. Здесь было неуютно и шумно: даже слегка прикоснувшись к перилам, вы слышали громкий лязг. Все равно что чихнуть в старой церкви. Изначально в здании тюрьмы размещался санаторий, но теперь его силуэт портило множество неуклюжих пристроек из красного кирпича.
В камерах обстановка была поуютнее, чем в общих помещениях. Разумеется, никакого ситцевого белья и приглушенного освещения тут не было, но не было и фанерных стен и металлических решеток, как показывали по телевизору в сериале «Овсянка». Камеры в тюрьме Марлхэм были больше похожи на комнаты в общежитии для молодежи — минимум обстановки и максимум удобства.
На наружных стенах, почти у самого потолка, имелись маленькие окошки. Защитное стекло покрылось инеем, а ручка, с помощью которой оно когда-то открывалось, уже давно сломалась, и все же окошко было затянуто в металлическую сетку — для верности. Кейт попыталась не представлять себе, как сейчас идут дела там, за окном; так было проще. В ее сознании остались лишь ее старая жизнь и жизнь новая, ожидающая ее по выходе из тюрьмы. Сейчас у нее наступил переходный период — неопределенный, но так необходимый.
Кейт было очень жалко, что она не могла рассказать детям, каково ей здесь, сказать, что все не так страшно, как они думают. У нее есть своя камера, очень удобная, с отоплением. Могло бы быть намного хуже. В отличие от большинства новоприбывших, Кейт по своему дому совершенно не скучала. Даже наоборот. В своем новом окружении она чувствовала себя уютно, наслаждаясь тем, что у нее есть свой уголок и своя койка.
Размышления Кейт прервала здоровенная тюремщица. Она отворила дверь в камеру, закрытую на замок еще пару минут назад; Кейт еще не поняла здешние порядки.
— Встать!
Произнесено это было больше как дружеская просьба, а не как приказ.
Кейт спрыгнула с койки и сунула ноги в выданные ей ранее открытые тапочки с резиновыми подошвами.
Женщина пошла следом за охранницей, которая, пользуясь ключами и пластиковыми карточками, открыла дверь в другой коридор. Они прошли по нескольким длинным коридорам и оказались в сером, холодном, похожем на больничный душе. Освещался он одной тусклой лампочкой. Еще тут была раковина, в которой покрытые ржавчиной трещины бежали к сливному отверстию. Здесь было влажно и пахло грибком.
— Можешь принять душ, Кейт, — сказала тюремщица.
Кейт улыбнулась.
— Спасибо, мне бы очень этого хотелось. Сколько у меня времени?
Тон надзирательницы был вполне дружеским.
— Столько, сколько нужно, милая.
