Та посмотрела на нее как на сумасшедшую:
— Та Канада, которая рядом с Америкой? Издеваетесь?
— Нет, это правда — если доплыть до берега, то, вероятно, наткнешься прямо на представителя канадской конной полиции! Только представь себе эту картину, — хихикнула Кейт.
— Я не умею плавать, — пожала плечами Таня.
— А научиться хочешь? — подмигнула Кейт.
— Нет.
Ответ Тани был громким и решительным. Девушка прислонилась лбом к прохладному стеклу. Кейт не знала, о чем Таня думает сейчас, но предположила, что о тех картинках из ее детства — как этот ублюдок, с которым спала ее мать, чуть было не утопил ее в ванне, полной холодной воды…
— Я пошла за бутербродами. Вот дверь в ванную, а вот шкаф для твоих вещей, но, я думаю, тут все понятно. Осваивайся пока, а я скоро вернусь, — с улыбкой произнесла Кейт.
Таня не отрывала голову от оконного стекла. Она уставилась на океан, огромный и черный, и представила себе, что оказалась в другой стране, в другом мире, в Канаде… Она никогда раньше не видела океана, только на фотографиях и в кино. Таню завораживало, как вода переливается и бьется волнами, на вершинах которых виднеются пенистые барашки — океан был живой. И она оказалась не готовой к тому, что он так огромен, безграничен.
Когда дверь за Кейт захлопнулась, Таня решила наконец оглядеться. Ее комната выглядела замечательно — темно-голубые стены, деревянный пол, накрытый прелестным ковром. Напротив окна — камин в викторианском стиле, рядом с которым стояли два удобных креслица и небольшой журнальный столик. Кресла и стоявшая в углу кровать были накрыты белыми хлопковыми покрывалами с вышитыми на них крошечными зелеными цветами на веточках. Комната, казалось, сошла со страниц журнала о недвижимости. Таня никогда не видела ничего подобного. Ей очень понравилось здесь.
Ванная комната и вовсе оказалась идеальной: тут были большие белые пушистые полотенца и махровый халат. Ванная в доме, где Таня выросла, ни в какое сравнение не шла. Моргнув, она вспомнила о своем прошлом жилище. Картинка комнаты, ярче всего символизировавшей жуткую правду ее жизни, запечатлелась в ее памяти и останется с ней навсегда. Маленькая, тесная комната, может быть, футов шесть в ширину и одиннадцать в длину. Пластиковая ванна с некрасивой трещиной сбоку и двумя зеленовато-белыми полосками от воды, подкапывающей из неисправного крана. На стене, где-то совсем наверху, слишком высоко, чтобы можно было открыть его, зияло крошечное окошко с матовым стеклом. Вместо занавески для душа мать Тани повесила на веревку детскую рубашечку — верх от пижамы. Девушка не знала, где ее родительница откопала эту рубашечку, это точно была не ее рубашка. Она висела, как будто белье на веревке, прикрепленная прищепками, прогнувшись в середине и потеряв форму. Толчок был грязным и ржавым, да и вообще в ванной всегда было сыро и воняло мочой.
Бетонный пол был покрыт странными брызгами желтой и сиреневой краски. Таня не могла вспомнить, чтобы за все время, пока она жила в этой квартире, здесь хоть раз делали ремонт. Думая о краске, она приходила к единственному выводу — даже если кто-то и собирался выкрасить пол в желтый и сиреневый цвета, тем более хорошо, что этому плану сбыться было не суждено. В углах ванной, за трубами и по бокам от самой ванны, валялись пучки коротких черных курчавых волос, покрытых каким-то странным серым пухом — больше такого Таня нигде не видела. Стена рядом с унитазом была отвратительно грязной — судя по всему, мамины кавалеры часто ходили в туалет в невменяемом состоянии. Покосившийся шкафчик над раковиной, одна дверца которого уже давно отвалилась, был переполнен взрослыми предметами. Тут были тампоны, презервативы, какие-то непонятные гели и лосьоны и прочие предметы, при одном лишь взгляде на которые Таня чувствовала отвращение, тошноту. Раковина и краны были еще годов семидесятых, они постоянно текли, и раковина была покрыта огромными ржавыми пятнами в тех местах, где все время капала вода.
Тане захотелось принять ванну в своей красивой новой ванной комнате с начищенными до блеска кранами, и она с нетерпением ждала момента, когда обернется в мягкий махровый халат и ступит на шелковистый коврик. В тюрьме все было каким-то хлипким: жесткие плитки пола, водянистая пища, тонкие куски мыла, потертые простыни, гладкие полотенца, чужая одежда. Все это было слишком неосязаемым. Одежда не грела, а после душа Таня чувствовала себя мокрой крысой, потому что полотенца не впитывали влагу. Простыни же настолько истончились, что порой она чувствовала матрас, на котором лежала.
В «Перспектив-Хаус» все было иначе; тут все было восхитительно объемным, пушистым, мягким и привлекательным. Таня никогда не спала в такой обстановке, да и вообще никогда не бывала в таких комнатах. На смену той настороженности, с которой она сюда приехала, пришло восторженное понимание, как все здорово. Неужели она правда сегодня будет спать в этой прекрасной кровати? Неужели эта комната правда в ее распоряжении и тут можно делать все, что ей заблагорассудится?
Мысли Тани были прерваны стуком в дверь. Девушка перепугалась до смерти и застыла на месте как вкопанная.
— Таня, можно войти? — спросила Кейт из-за двери.
— Да, — ответила она после небольшой паузы.
Кейт медленно вошла, аккуратно неся поднос с сэндвичами, большим куском бисквитного пирога и чайником, к которому прилагалась одна небольшая чашечком. Она знала — Таня из тех, кто предпочитает осваиваться в гордом одиночестве.
— Горничную вызывали? Вот она я, туточки! — пошутила Кейт.
Взглянув на Таню, она опешила: девушка расплакалась.
— О, милая, пожалуйста, не плачь. Возьми салфетку.
Кейт положила поднос на стол у камина и подошла к тумбочке. Она достала оттуда коробку с ароматизированными салфетками.
— Знаю, тебе немного непривычно, но я обещаю, что со временем ты освоишься тут и тебе понравится! Я очень рада, что ты приехала, Таня, правда…
— Дело не в этом, — перебила ее девушка.
— Ой.
Кейт задумалась, что же еще может беспокоить гостью. Неужели она скучает? Чувствует себя одинокой? Что-то другое? Но долго гадать ей не пришлось.
— Никто никогда не стучал ко мне и не спрашивал разрешения войти, никогда, нигде. Ни разу. Со мной вообще всегда обращались так, как будто меня вообще нет, — проговорила Таня. Она все еще плакала.
Кейт обняла девушку за плечи. Она знала, что значит быть невидимкой.
— Ну, Таня, здесь правило номер один — относиться с уважением ко всем постояльцам и к их личному пространству. Твоя комната — твое убежище, твое личное пространство.
— Мое личное пространство.
Таня повторила эти слова вслух, пытаясь понять, что они значат. Ей было радостно, что эти слова могут быть правдой.
* * *
Дверь кабинета Кейт была закрыта — знак, что сейчас она занята.
Стэйси заправила непослушные пряди за уши; ее волосы были собраны в хвост, открывая лоб девушки, покрытый вереницей веснушек. Стэйси осторожно дотронулась до своих четырех золотых сережек-колец разного размера, а потом натянула пониже рукава свитера. Подобрав колени, девушка поудобнее устроилась в кресле перед рабочим столом Кейт.
