И хотя тут было довольно красиво, для Кэтрин это помещение хранило воспоминания не самые прекрасные. Ей даже было странно, если гости, увидевшие ее спальню, начинали рассыпаться в восторженных выражениях: женщине казалось, что здесь хорошо чувствуется тонкий запах горя, прячущийся в каждом уголке, а стены и простыни хранят в себе литры ее соленых и горьких слез.
Кэтрин сняла свои светло-коричневые лоферы и юбку. Она поставила их каблуками друг к другу под обитое ситцем старое кресло, стоящее в углу. Юбку Кэтрин снова застегнула и сложила пополам, а затем повесила на спинку того же кресла. Свою рубашку женщина свернула валиком и положила в плетеную корзину для белья, вместе с трусиками и бюстгальтером. Она сняла с себя серьги и жемчужное ожерелье, аккуратно уложив их в шкатулку, стоящую на туалетном столике. Кэтрин почистила зубы, расчесала волосы, сняла макияж. Наконец, она скользнула в одну из пяти одинаковых белых хлопчатобумажных ночных рубашек, которые у нее были, — длинных, совершенно простых и функциональных, с воротниками в стиле Питера Пена и маленькими пуговичками из слоновой кости там, где на манжетах и шее были защипы.
Затем она опустилась на колени у подножия кровати, склонив голову и ожидая мужа. Так же, как ждала его каждую ночь последние семнадцать лет и пять месяцев.
Скрипнула верхняя ступенька лестницы, и раздался красноречивый стук обручального кольца Марка по деревянным перилам. Кэтрин напряглась, как напрягалась всегда, когда слышала этот звук, — сколько бы раз он ни повторялся, она не могла к нему привыкнуть. Наконец она услышала, как захлопнулась дверь спальни и в замке повернулся ключ.
Мышцы женщины свело судорогой, страх проник в нее и обжигал кожу. Закрыв глаза на мгновение, она невольно вздрогнула, а сердце ее бешено заколотилось.
Марк подошел к стоявшей на коленях жене и встал рядом в обычной позе, сцепив руки за спиной. Его бедро было рядом с ее затылком. Кэтрин чувствовала жуткий жар, исходящий от ее супруга. Голос его, как обычно, был спокойным, размеренным, почти мягким.
— И? — спросил Марк.
Ее губы дрогнули, и Кэтрин с трудом сглотнула, пытаясь проговорить ответ. Она по опыту знала, что лучше говорить кратко, внятно и честно… Намного лучше.
— Я думаю, четыре балла.
— Ты думаешь, четыре балла?
— Да, — ответила Кэтрин и снова нервно сглотнула.
— Ну, в таком случае ты ошибаешься. Семь баллов.
— Семь? — вырвалось у Кэтрин.
— Я просил тебя повторить эту цифру? Я разрешал тебе говорить? — спросил Марк.
Кэтрин покачала головой.
Нет, нет, не разрешал. Не смотри на меня и молчи.
— Ха. Четыре балла!
Марк слегка засмеялся, а потом вздохнул, словно увещевал нашкодившего ребенка.
— Сейчас скажу, почему семь. — Откашлявшись, он начал: — Во-первых, вспомни, пожалуйста, что было этим утром. Когда я подарил тебе розу, ты не подняла на меня глаз, предпочитая смотреть вниз. Как ребенок, ей-богу. Два балла. Фамильярничала с двумя студентами. Два балла. Когда я спросил, что на ужин, ты ответила совершенно идиотским: «Курица, бла-бла, курица». Один балл. И, наконец, даже после конкретных инструкций ты заставила меня прервать педсовет, чтобы пойти тебя позвать. Ты подала закуски не только с опозданием, но и даже не потрудилась сделать их достаточно съедобными. Кэтрин, мы оба с тобой чувствовали себя полными идиотами. Еще два балла. Что в сумме составляет?..
— Семь баллов, — ответила Кэтрин тихим голосом.
— Верно.
Марк провел пальцами по ее волосам, нежно поглаживая ее затылок. Пригнувшись, он поцеловал ее в спину, и Кэтрин почувствовала холодок на месте прикосновения его губ.
Марк отправился принять душ, а Кэтрин так и осталась стоять на коленях, вспоминая о том, что за этот день сделала не так.
Ее ноги онемели, и, как обычно, в ступни и пальцы, казалось, впились сотни маленьких острых иголок.
Пятнадцать минут спустя вернулся Марк, мокрый после душа и пахнущий лимоном. Он подошел к тумбочке и щелкнул кнопку на будильнике. Все готово. Затем Марк подошел к шкафу и выбрал галстук на завтра: васильково-синий шелковый галстук в желтый горошек, весьма стильный. Он достал из ящика комода пару запонок в виде шелковых узелков, одну синюю, вторую желтую. Достав пузырек с одеколоном, его обожаемый «Floris № 89», Марк нанес цитрусовый аромат за уши и на подбородок. Потом открыл нижний ящик и вытащил оттуда маленький кусочек вощеной бумаги, из которого извлек сверкающее стальное лезвие. Держа лезвие большим и указательным пальцами, Марк рассматривал его в луче света от лампы.
— Иди сюда.
Он указал на кровать, словно отдавая команду собаке.
Кэтрин встала. Ее ноги дрожали от напряжения. Она знала, что делать, знала уже очень давно; то, что сейчас должно было произойти, происходило с ней уже больше чем шесть с половиной тысяч раз. Шесть с половиной тысяч! Невероятно. Немыслимо, но факт.
Кэтрин легла лицом вниз по центру кровати, задрав сорочку чуть выше ягодиц. В этот момент Марк обычно всегда спрашивал: «Тебе удобно?», и Кэтрин либо что-то бормотала, либо шептала сквозь шелковое покрывало, что да. Она уже по опыту знала — отвечать что-то другое нет никакого смысла.
За столько лет Кэтрин стала рассматривать поведение Марка как нечто вполне «нормальное», в том только смысле, что «нормальное» — значит происходящее каждый день, все время, стандартное, рутинное, предсказуемое.
У Марка был свой способ резать Кэтрин. Он никогда не вскрывал тех надрезов, которые должным образом не зажили, резал, создавая некий узор из линий, располагавшихся в миллиметрах друг от друга, слегка по диагонали, от внутренней стороны к внешней. Заднюю часть бедер Кэтрин покрывал замысловатый рисунок из более чем шести с половиной тысяч шрамов, заживших и относительно свежих.
За один вечер Марк мог порезать жену лишь один раз — то есть прочертить одну линию — независимо от количества выставленных им Кэтрин баллов. Баллы не означали количество, по ним Марк определял глубину надреза.
Количество баллов варьировалось от нуля до двенадцати. За всю свою супружескую жизнь Кэтрин ни разу не получила ноль баллов и не думала, что когда-либо получит. При двенадцати баллах она теряла сознание, но иногда это было даже лучше, чем та жуткая боль, которую женщина испытывала в те дни, когда набирала девять или десять баллов.
Кэтрин казалось патологически удивительным, что у нее до сих пор идет кровь. Густая, липкая кровь шла из ее ран каждую ночь. Неужели ее еще хватало? Может быть, в один прекрасный день ее просто не останется? Как высохший источник: в нем больше нет ни капли.
Марк мог резать ее три минуты, а мог потратить на это и все десять. Кровь из ран Кэтрин потоком лилась на белые льняные простыни, образовывала следы в виде крохотных озер; в хороший день след был похож на озеро Плэсид, в плохой день — на Женевское озеро. Закончив с лезвием, Марк обычно насиловал жену.
