– Санквите нужно было назвать кого-то своим доверенным лицом, – говорит Джин. – Она выбрала вас.
Я смотрю на нее, рассчитывая встретить разочарованный или, хуже, полный неодобрения взгляд. Но, к моему удивлению, лицо Джин не выражает никаких чувств. Я подхожу к постели Санквиты. Она по-прежнему спит, лежа на спине. Опухшее лицо с черными веками кажется жестокой карикатурой на прежнюю Санквиту.
– Твоя девочка – просто прелесть, – тихо говорю я. – Такая же красивая, как ты.
Джин берет свою сумочку:
– Я возвращаюсь в приют. Вы останетесь здесь, с Санквитой?
– Да, конечно.
Джин достает из сумочки платок и вытирает глаза:
– Непременно позвоните мне, как только она очнется.
– Я позвоню.
Наклонившись, Джин касается щекой щеки спящей Санквиты:
– Я скоро вернусь, солнышко. – Голос ее прерывается. – Держись, слышишь?
Я поворачиваюсь к окну и стараюсь втянуть назад слезы, которые уже готовы вновь побежать по щекам. Спиной ощущаю, что ко мне подходит Джин. Она протягивает руку и тут же отдергивает ее, так и не коснувшись моего плеча.
– Берегите себя, – говорит она. – Вы нужны ребенку. Боюсь, кроме вас, о нем некому будет позаботиться.
Каждые полчаса медсестра входит в палату и проверяет показания приборов. Судя по всему, ничего не меняется. Время течет незаметно, как песок в песочных часах. Я сижу на деревянном стуле у кровати так близко, что различаю каждый вдох Санквиты. Сжимаю ее руку и шепотом рассказываю ей, какая у нее родилась замечательная девочка и как счастливо они заживут вместе.
После полудня в палату входит молодая женщина в белом халате и голубой шапочке, из-под которой выбиваются пряди светлых крашеных волос. Она что-то ищет на столике у кровати и, заметив меня, вздрагивает от неожиданности.
– Ох, не знала, что здесь кто-то есть! Я должна забрать меню. Она его заполнила?
– Сегодня она не будет ни обедать, ни ужинать.
Взгляд женщины скользит по безжизненному лицу Санквиты.
– Похоже, меню ей больше вообще не понадобится. Как вы думаете, стоит оставить меню на завтра или…
Кровь стучит у меня в висках. Я резко встаю и вырываю меню из рук женщины:
– Разумеется, завтра она будет есть. Так что меню ей необходимо, понятно? И завтра, и послезавтра, и так далее! Не забудьте его принести!
В пять часов я спускаюсь в детское отделение, узнать, как там Остин. Двери распахиваются передо мной, и я направляюсь прямиком в палату номер семь. Затаив дыхание, я подхожу к инкубатору, в котором лежит Остин. Кювез ярко освещен, словно кабинка в солярии. Нос и рот малышки по-прежнему закрывает пластиковая маска, на глазах – крохотная затемняющая повязка. Это еще зачем? Сердце мое тревожно сжимается.
Я озираюсь по сторонам в поисках медсестры Морин. Она в дальнем углу палаты, разговаривает с пожилой парой, которую я уже видела раньше. Выхожу в коридор и, увидев женщину в медицинской униформе, обращаюсь к ней:
– Извините, не могли бы вы мне сказать, что происходит с Остин, с девочкой, которая родилась сегодня утром? Ее инкубатор…
Женщина вскидывает руку:
– Я очень спешу! Поговорите с кем-нибудь из медсестер.
Я возвращаюсь в палату. Медсестра Морин наконец завершила разговор с обеспокоенными дедушкой и бабушкой.
– Что случилось, Бретт?
– Что происходит с ребенком Санквиты? Ее кювез ярко освещен, на глазах у нее темная повязка.
Какой-то аппарат начинает пикать, отвратительно, как будильник в пять утра. Морин устремляется в дальний конец палаты.
– Ребенок проходит сеанс световой терапии, – объясняет она на ходу.
По-прежнему пребывая в полном неведении относительно ее состояния, я возвращаюсь к Остин. Пожилой мужчина, которого я считаю дедушкой, подходит и глядит на Остин из-за моего плеча:
– Вы мама этой малышки?
– Нет. Ее мама – моя ученица.
– Ваша ученица? – хмурит брови навязчивый старикан. – И сколько же ей лет?
– Восемнадцать.
Он осуждающе качает головой:
– Да, нынешняя молодежь очень распущенна.
Вернувшись к жене, он что-то шепчет ей на ухо, поглядывая в мою сторону.
Неужели этот мир встретит крохотную девочку столь неприветливо? Неужели люди будут смотреть на нее как на печальный результат сексуальной распущенности современных подростков? Будут относиться к ней пренебрежительно, потому что она бедна и не имеет пристанища? Мысль эта кажется такой жестокой и несправедливой, что у меня начинает кружиться голова.
В палату входит симпатичная смуглая девушка с огненно-рыжими волосами. Бейджик, приколотый к ее униформе, сообщает, что это медсестра ЛаДонна.
– Простите, я бы хотела кое-что узнать, – говорю я с настойчивостью человека, имеющего непосредственное отношение к новорожденной.
– Слушаю вас, – поворачивается ко мне медсестра.
– Меня интересует ребенок Санквиты Белл. – Я указываю на инкубатор. – Вы не могли бы объяснить мне, зачем малышке сеанс искусственного загара?
Медсестра ЛаДонна широко улыбается, обнаруживая отсутствие верхнего зуба:
– Это световая терапия. Помогает бороться с гипербилирубинемией.
– Гипер… что? – Повторить слово, которое без запинки выговорила сестра, я совершенно не в состоянии. – Боюсь, я ничего не понимаю во всякой там били-хренотени. Мне бы хотелось узнать, что происходит с Остин. И очень вас прошу, говорите на простом и понятном английском языке.
В глазах медсестры вспыхивают насмешливые огоньки, но она сочувственно кивает.
– Повышенный уровень билирубина в крови часто вызывает у новорожденных желтуху, – неспешно произносит она. – Мы лечим ее с помощью особого синего света, который абсолютно безвреден для ребенка. Поверьте, он не доставляет девочке ни малейшего дискомфорта. Через пару дней уровень билирубина у нее в крови придет в норму.
– Слава богу! – вздыхаю я. – Огромное вам спасибо, сестра.
– Не за что. У вас есть еще какие-нибудь вопросы?
– Пока нет. – Я уже хочу вернуться к инкубатору, но внезапно останавливаюсь. – Но у меня есть одна просьба, – говорю я, пристально глядя на ЛаДонну.
– Слушаю вас.
– Вы бы не могли называть малышку Остин, а не девочка?
– О да, с удовольствием! – улыбается она.
Вечернее небо с каждой минутой становится все темнее. Я подхожу к окну и звоню Герберту. Ожидая, пока он ответит, я гляжу на оживленную городскую улицу. За стенами больницы люди продолжают заниматься своими делами, покупают продукты, выгуливают собак, спешат на свидания. Эта обыденная жизнь кажется мне сейчас невероятно притягательной. Все эти люди даже не отдают себе отчета, как им повезло. Поход по магазинам с Гербертом представляется мне самым приятным времяпрепровождением на свете.
