Вскоре мне приходится извлечь из сумки калькулятор. Я погружаюсь в вычисления, записывая результаты на бумаге. Питер наблюдает за мной с довольной ухмылкой на лице.
Проходит не меньше пяти минут, прежде чем мне удается решить пример. Я вытираю пот со лба и с чувством законной гордости предъявляю результат Питеру.
– Решила! Ответ: 3y больше 8x в минус четвертой степени. – Я подвигаю к нему листок. – Сейчас объясню, как я это сделала.
Питер смотрит на листок с надменным выражением профессора.
– А отрицательные числа вы преобразовали? – снисходительно осведомляется он.
Я теряю дар речи. Щеки мои заливает румянец.
– То есть… ты имеешь в виду…
Скрывать свою растерянность более не имеет смысла.
Питер тяжело вздыхает.
– Для того чтобы определить частное у многочлена, отрицательные числа необходимо превратить в положительные, – произносит он усталым голосом. – Отрицательный числитель превращается в положительный знаменатель. Вы же это знаете, верно? Правильный ответ здесь: 3y больше 8x в восьмой степени.
Все, что мне остается, – это жалобно пролепетать:
– Да, конечно. Ты совершенно прав, Питер. Молодец!
Я опускаю голову и потираю виски. Питер, буравя меня взглядом, методично чешет свою левую ногу. Наконец я решаюсь поднять глаза и посмотреть ему в лицо.
– Достала эта чесня, – бурчит он. – Достала эта фигня!
Достала ты меня, дура безграмотная, вот что говорит его взгляд.
Когда я выхожу из дома Питера, уже начинает смеркаться. Проехав несколько кварталов, я останавливаюсь напротив пустующей детской площадки и достаю из сумки телефон:
– Привет, док… то есть Гаррет. Это Бретт.
– Привет. Как раз думал о вас. Как прошел сегодняшний день?
Я откидываю голову на подголовник:
– Только что проиграла в игре «А ты умнее семиклассника»?
Гаррет смеется:
– Насколько я помню, ваш ученик – всего лишь шестиклассник. Так что вы себе льстите.
Хотя настроение у меня хуже некуда, я невольно улыбаюсь. Засовываю гордость в карман и рассказываю про урок математики, где в роли учителя выступил Питер.
– Когда он поинтересовался, преобразовала ли я отрицательные числа, я уставилась на него как баран на новые ворота и чуть было не спросила: «А что такое преобразовать?»
Гаррет покатывается со смеху:
– Ох, я словно вижу эту сцену собственными глазами. Ничего, всем учителям время от времени попадаются ученики, которые умнее их.
– Боюсь, Питер решил, что на самом деле я официантка или что-нибудь в этом роде. Подумал, меня прислали к нему, потому что школа не может себе позволить нанять настоящую учительницу.
– Знаете, что я вам скажу? Питеру страшно повезло. Насколько я могу судить, лучшей учительницы, чем вы, и желать нельзя.
Мое сердце подпрыгивает от радости.
– А насколько я могу судить, Питеру страшно повезло с психиатром. Хотите услышать вторую часть моей трагической истории?
– Еще бы!
Я рассказываю, как Питер нахально чесался, сидя напротив меня, и сообщал, что эта фигня его достала.
– Всем своим видом он показывал, что имеет в виду меня и наши занятия!
– Ну, это вряд ли. Уверен, вы не способны достать даже такого отпетого типа, как Питер!
– Вы так говорите, потому что меня не знаете!
– Очень надеюсь в самом скором времени исправить этот просчет! – говорит Гаррет. – Уверен, наша встреча оправдает мои радужные предчувствия.
День сегодня выдался вовсе не такой паршивый, как мне казалось. Очень даже неплохой получился день.
– Спасибо. Вы очень любезны.
– Вы так говорите, потому что плохо меня знаете! – парирует Гаррет, и мы оба хохочем. – Ладно, не буду больше злоупотреблять вашим временем, – говорит Гаррет, отсмеявшись. – Ведь трудовая неделя уже закончилась.
Меня охватывает грусть. Хочется сказать, что я готова до бесконечности сидеть в холодной машине и болтать с ним. Что я вовсе не спешу возвращаться в пустую квартиру. Но вместо этого я желаю Гаррету приятных выходных и прощаюсь.
Снежинки танцуют затейливый танец в холодном ноябрьском воздухе. Дубы, стоящие по обеим сторонам Форест-авеню, тянут друг к другу голые ветви, точно разлученные любовники. Ухоженные лужайки скрылись под снегом, но тротуары и подъездные дорожки абсолютно чисты. Совсем недавно кирпичные особняки в стиле Тюдоров вызывали у меня восхищение. Но теперь меня задевает контраст между здешней идиллией и убожеством Южной стороны, где живут мои ученики.
Мы с Шелли сидим за кухонным столом, потягиваем каберне, закусываем сыром бри и посматриваем в окно, наблюдая, как Джей и Тревор лепят на заднем дворе снеговика.
– Офигенный сыр! – изрекаю я, отрезая очередной кусок.
– Это органический продукт, – сообщает Шелл.
– А я думала, все сыры органические.
– Как бы не так! Натуральными считаются только сыры из молока коров, которые питаются исключительно естественными кормами, то есть травой. Это мне разъяснили мои знакомые мамашки.
– Видишь, сколько новых знаний! А ты говорила, что, сидя дома, деградируешь умственно!
Шелли подливает себе вина.
– И все же эти наседки не слишком подходящая для меня компания, – вздыхает она. – Они полностью поглощены своими детьми, это замечательно, и никто их за это не упрекнет! Но это чертовски скучно! Я тут имела глупость спросить одну из них, что она сейчас читает. И она на полном серьезе ответила – доктора Сьюза.
Я прыскаю со смеху:
– О да, «Зеленые яйца и ветчина» – на редкость захватывающее произведение.
– А каковы повороты сюжета в «Сказках про слона Хортона» – закачаешься! – ухмыляется Шелли.
Мы снова хохочем до тех пор, пока Шелли не начинает всхлипывать.
– Я люблю своих детей, – бормочет она, вытирая слезы. – Но…
Задняя дверь открывается, и в кухню вбегает Тревор:
– Снеговик узе готов, тетя Блет!
Шелли резко поворачивается к сыну.
– Бррретт! – поправляет она. – Ррр! Ну-ка повтори!
Улыбка сползает с лица Тревора, и он стремглав выбегает прочь. Я с упреком смотрю на Шелли:
– Ему же всего три года! В этом возрасте практически все дети не выговаривают «р», и ты это прекрасно знаешь. Ты же логопед.
– Я была логопедом, – вздыхает Шелли. – А сейчас я никто.
– Неправда. Ты мать и жена, хозяйка дома, и это важнее всего…
