– Разве ты успеешь до завтра сделать домашние задания?
Взгляд ее становится холодным и непроницаемым.
– А-а, ясно. Вы должны заниматься со мной два раза в неделю, и все.
– Нет, не все, – качаю я головой.
Завтра у меня есть одно-единственное окно – в двенадцать часов. Время, предназначенное для обеда и работы с бумагами.
– Я могу приехать завтра в двенадцать. Тебе это подходит?
– Подходит, – кивает Санквита.
На ее лице не мелькает даже тени улыбки. Она не благодарит меня. Но все же я расстаюсь с ней с теплым чувством.
По пути на Уэнтворт-стрит набираю номер Брэда и посылаю ему эсэмэску:
Я создана для этой работы, Брэд! Еду к Питеру. Пожелай мне удачи.
Дверь мне открывает тучная женщина с сигаретой в руках и мобильным телефоном, прижатым к уху. Вероятно, это Отомн, мама Питера. На ней мешковатая футболка с изображением Губки Боба. Я улыбаюсь, глядя на забавную картинку, но толстуха, не улыбнувшись в ответ и не сказав ни слова, знаком предлагает мне войти.
В воздухе висит такой густой запах табачного дыма и кошачьей мочи, что у меня перехватывает дыхание. Окно завешено черным шерстяным одеялом, которое не позволяет дневному свету проникать в комнату. На стене я различаю картину, изображающую распятого Иисуса, взгляд его полон скорби, пробитые гвоздями ладони кровоточат.
Отомн опускает телефон и поворачивается ко мне:
– Вы учительница Питера?
– Да. Меня зовут Бретт Болингер. – Я протягиваю свое удостоверение, но она не дает себе труда взглянуть на него.
– Питер! Иди сюда.
Я нервно улыбаюсь и тереблю ремешок сумки. Отомн упирает кулаки в жирные бока и орет:
– Черт побери, Питер, где ты запропастился! Кому сказано, иди сюда!
Тяжело шлепая ногами, она выходит в коридор. Я слышу, как она барабанит в дверь.
– Ты что, оглох, паршивец? Учительница пришла. Тащи сюда свою задницу или я выломаю дверь.
Питер явно не горит желанием встречаться со мной. Мамаша продолжает колотить в дверь и осыпать сынка угрозами. Наконец я выхожу в коридор и говорю:
– Послушайте, может, мне лучше прийти в другой раз и…
Дверь внезапно распахивается. Здоровенный парень с гривой спутанных каштановых волос и пушком на подбородке надвигается на меня в полутьме коридора. Я невольно подаюсь назад.
– Добрый день, Питер, – лепечу я дребезжащим голосом. – Я мисс Бретт.
– Ну и зачем вы приперлись? – ухмыляется он.
Час в обществе Питера тянется бесконечно. Мы сидим за липким кухонным столом, взгляд парня устремлен в пространство. В соседней комнате Отомн беседует по телефону с некоей Бриттани. Громовые раскаты ее голоса заглушают мое жалкое блеяние, я пытаюсь говорить громче, но в этом соревновании у меня нет шансов. Порой Питер издает подобие рычания, всем своим видом показывая, что его терпение на исходе. Большинство моих вопросов он попросту игнорирует. Получив сердитый односложный ответ, я считаю это удачей. К концу урока мне удается немало узнать о неведомой Бриттани, но мой ученик по-прежнему остается для меня закрытой книгой.
Первый снег окутывает город легким белым покрывалом, круговерть снежинок в воздухе заставляет машины и людей замедлить свой бег. Пять часов вечера. Я поднимаюсь по лестнице и открываю дверь своего офиса, включаю свет и обнаруживаю на столе вазу с дивной красоты орхидеями. Наверное, это от Эндрю. Как мило с его стороны! Вскрываю конверт и читаю надпись на карточке:
Бретт, поздравляем с началом новой деятельности.
Счастливы за тебя.
С наилучшими пожеланиями,
Кэтрин и Джоад
И с чего я взяла, что это Эндрю? У него никогда не было привычки задаривать меня букетами. Надо будет обязательно пригласить Кэтрин и Джоада на обед в День благодарения.
На автоответчике горит красная лампочка. Поднимаю трубку и прослушиваю два сообщения.
«Привет, Бретт. Это Гаррет Тейлор. Беспокоюсь, как прошла ваша первая встреча с Питером. Мой пациент, назначенный на четыре часа, не пришел, так что можете позвонить мне, как только вернетесь».
Я набираю номер доктора. Он отвечает после первого же гудка.
– Добрый день, доктор Тейлор. Это Бретт Болингер.
Он испускает вздох, свидетельствующий скорее о чувстве облегчения, чем раздражения.
– Рад слышать, Бретт. А это Гаррет. Величать меня доктором совершенно ни к чему.
Мне нравится подобный неформальный тон. В конце концов, мы коллеги.
– Ну, как прошел день?
– Можно сказать, успешно. По крайней мере, мне удалось сохранить свои волосы в неприкосновенности.
Гаррет хохочет:
– Хорошая новость. Ну что, Питер оказался не так ужасен, как вы ожидали?
– Ох, нет, это настоящий засранец! – забывшись, говорю я, тут же заливаюсь краской и ладонью шлепаю себя по губам. – Простите. Понимаю, это звучит непрофессионально. Я всего лишь хотела сказать…
Гаррет снова заливается смехом:
– Напрасно оправдываетесь. Согласен, порой он ведет себя как засранец. Но может быть, хотя в этом нет никакой уверенности, нам с вами удастся привить этому засранцу хоть какие-то социальные навыки.
Я рассказываю, как Питер не желал выходить из комнаты.
– Но как только вы сказали, что уходите, он соизволил выйти. Это хороший признак. Значит, он хотел с вами познакомиться.
Тяжесть, лежавшая у меня на душе после визита к Питеру, куда-то исчезает. Десять минут мы обсуждаем все подробности моего знакомства с этой выдающейся персоной. Потом разговор неожиданно приобретает личный характер.
– Перед тем как стать домашней учительницей, вы работали в школе? – спрашивает Гаррет.
– Фактически нет. Пробовала, но это привело к печальным последствиям.
– Поверить не могу.
– Тем не менее это так. Дети смотрели на меня как на пустое место.
Неожиданно для самой себя выкладываю историю своего неудачного дебюта в школе Дугласа Киза, уснащая свой рассказ живописными подробностями. Он смеется, слушая меня, а я расхожусь все сильнее. На душе возникает приятная легкость, словно я воздушный шарик, парящий в голубом небе. Да, общение с опытным психотерапевтом явно имеет положительный эффект. Если бы подобную беседу мы вели в его кабинете, она наверняка обошлась бы мне в пару сотен баксов.
– Ох, простите, я отняла у вас столько времени, – спохватываюсь я.
– Вам незачем оправдываться. С пациентами я на сегодня покончил и очень рад возможности пообщаться с вами. И вот что я понял. Хотя общение с оравой подростков стало для вас тяжким испытанием, учить – ваше призвание.
