Арахна
Пряха
В маленькой хижине под городом Гипепа в царстве Лидия
[200] жил да был торговец и ремесленник по имени ИДМОН. Работал он неподалеку, в ионийском городе Колофоне, торговал там красками и специализировался на высоко ценимом фокидском пурпуре. Его жена умерла, рожая их дочку АРАХНУ. Идмон гордился дочерью, как любой отец. Ибо с младых ногтей девочка выказывала невероятные умения ткачихи.
Прядение и ткачество в те дни были невероятно значимы. Мало что сравнилось бы по важности с выращиванием еды и было бы таким обязательным для благополучия людей, как рукодельное изготовление тканей для одежды и других бытовых предметов. И рукоделие — самое подходящие слово тут. Вся подобная работа выполнялась вручную. Шерстяную или льняную кудель нужно было выпрясть в нитку, зарядить ею ткацкий станок и изготовить из нее шерстяную или льняную ткань. И уж настолько это было делом умелых женщин, что самый женский пол прозвали в некоторых культурах и языках с намеком на это ремесло. В английском мы до сих пор говорим о distaff — стороне семьи, подразумевая женскую линию. Distaff — это шест или спица, на которые насаживали кудель, и из нее потом пряли нитку. Тех, кто прял, звали пряхами — spinster, и это слово применяли к любым незамужним женщинам, без всякого отрицательного оттенка
[201].
Но, как и в большинстве человеческих ремесел, есть такие умельцы, кто наделен загадочной способностью превосходить повседневное и неприметное и достигать уровня искусства.
Искусность Арахны в ткачестве с самого первого дня стала поводом для разговоров и гордости по всей Ионии. Скорость и тщательность ее работы поражали воображение, а уверенность и ловкость, с которыми она подбирала одну цветную нитку к другой, чуть ли не вслепую, восхищала ее поклонников, частенько набивавшихся в хижину к Идмону, чтобы посмотреть, как Арахна работает. Но именно рисунки, узоры и затейливые орнаменты, возникавшие в суете ее челнока, побуждали зевак разражаться внезапными аплодисментами и заявлять, что нет ей равных. Лесам, дворцам, морским пейзажам и горным видам Арахна придавала такую подлинность, что, казалось, там можно очутиться. И не только граждане Колофона и Гипепы приходили поглядеть на ее ткачество — местные наяды из реки Пактол и ореады с горы Тмол неподалеку толпились в доме Идмона и качали головами от изумления.
Все сходились во мнении, что Арахна — явление, какое случается лишь раз в пятьсот лет. Такая сноровка — уже повод для восхищения, но у нее был еще и вкус: она никогда не перебарщивала с пурпуром и прочими дорогими броскими цветами, например, но получалось у нее прямо-таки чудо.
Похвалы, которые она принимала что ни день, вскружили бы голову кому угодно. Арахна не была ни избалованной, ни спесивой — напротив, когда не сидела у станка, была она практичной и прозаической девушкой, не легкомысленной и не норовистой. Она понимала, что у нее дар, и не записывала его себе в заслуги. Но талант свой ценила и в таком своем отношении к нему считала себя попросту честной.
— Да, — приговаривала она себе под нос, глядя на свою работу однажды роковым вечером, — я действительно думаю, что, если б сама Афина Паллада села прясть, она бы не смогла потягаться со мной в мастерстве. В конце концов, я этим занимаюсь ежедневно, а она — лишь иногда, для развлечения. Немудрено, если я возьму верх.
В горнице у Идмона толпилось столько нимф, что никуда не денешься — весть о неудачно выбранных словах Арахны добралась до Афины.
Поединок прях
Примерно через неделю вокруг Арахны, усевшейся за ткацкий станок, собралась привычная толпа, и Арахна взялась доделывать гобелен, запечатлевший основание Фив. Охи и вздохи восторга приветствовали ее изображение воинов, проросших из-под земли из зубов дракона, но «ой» и «ай» ее поклонников перебил громкий стук в дверь лачуги.
Дверь открылась, и показалась согбенная и сморщенная старуха.
— Надеюсь, я пришла куда надо, — просипела она, волоча за собой здоровенный мешок. — Мне сказали, что тут живет чудесная пряха. Ариадна, кажется?
Ее пригласили внутрь.
— Ее зовут Арахна, — сказали старухе, показывая на девушку, сидевшую у станка.
— Арахна. Понятно. Можно посмотреть? Милая, это ты сама сделала? Как великолепно.
Арахна самодовольно кивнула.
Старуха пощупала ткань.
— С трудом верится, что смертная способна на такую работу. Уж наверняка сама Афина приложила тут руку?
— Вряд ли, — возразила Арахна с нотой раздражения, — Афина могла бы сделать что-нибудь и вполовину столь же качественное. Прошу тебя, не надо распускать мне нитки.
— О, по твоему мнению, значит, Афина хуже тебя?
— По части ткачества другого мнения быть не может.
— Что бы ты ей сказала, окажись она здесь, интересно?
— Я бы предложила ей признать, что я тку лучше.
— Так давай же, предлагай, глупая смертная!
С этими словами морщины на древнем лице разгладились, тусклые глаза с поволокой прояснились до сияющего серого, и согбенная старуха выпрямилась — и стала величественной Афиной. Толпа зевак отшатнулась в оторопелом изумлении. Нимфы вообще забились в углы, пристыженные и испуганные, что их застукали за восторгами, расточаемыми работе смертной женщины.
Арахна очень побледнела, сердце у нее заколотилось, но внешне она смогла сохранить самообладание. Неприятно было ощущать на себе взгляд этих серых глаз, но их мудрость и спокойствие не меняли незатейливой правды.
— Что ж, — сказала она со всей выдержкой в голосе, на какую оказалась способна, — не желаю обижать, однако я считаю, это несомненная правда, что как творцу мне нет равных, ни на земле, ни на Олимпе.
— Неужели? — Афина выгнула бровь. — Давай разберемся. Хочешь первой?
— Нет, прошу… — Арахна встала с рабочего места и показала на него рукой. — После тебя.
Афина осмотрела станок.
— Да, сгодится, — сказала она. — Фокидский пурпур, ага. Неплохо, но я предпочитаю тирский. — С этими словами она вытащила из мешка сколько-то разноцветной шерсти. — Итак…
Через миг-другой она приступила к работе. Самшитовый челнок заметался взад-вперед, и как по волшебству начали проступать чудесные картины. Толпа сгрудилась. Они смотрели, как Афина воплощает ни много ни мало — саму историю богов. Оскопление Урана во всех жутких подробностях — до чего же липкой казалась кровь. Рождение Афродиты — до чего свежо и влажно брызгал океан. Была и картина, на которой Кронос заглатывал детей Реи, и другая, где младенца Зевса выкармливала Амальтея. Афина вплела в свой гобелен даже историю собственного рождения из головы Зевса. Следом возникло ослепительное изображение всех двенадцати богов на олимпийских тронах. Но Афина еще не закончила.
