Раздувшись от неимоверного самомнения и спеси, Ниоба любила рассказывать кому ни попадя, до чего она важная персона и какая у нее царственная и божественная родословная.
— О, по материнской линии я восхожу к Тефиде и Океану — которые из первого поколения титанов, ну вы понимаете. По отцовской линии у меня, конечно, ТМОЛ, самое высокородное из всех лидийских горных божеств. Мой дорогой супруг Амфион — сын Зевса и Антиопы, дочери царя НИКТЕЯ, сына одного из первородных фиванских спартов, выросших из драконьих зубов. В общем, мои любименькие сынки и дочки вполне могут похвастаться выдающейся, правомочно будет сказать, родословной среди всех семейств на свете. Хвастаться я им, разумеется, не позволю. Породистые никогда не кичатся.
Подобная глупость была бы лишь слегка огорчительной, не решись Ниоба сравнивать себя с титанидой Лето, матерью богов. В тот самый день, когда народ Фив собирался, как всегда ежегодно, воспеть хвалу Лето и поведать историю о чудесном рождении Артемиды и Аполлона на Делосе, — в тот самый день, священный для титаниды и ее чести, — Ниоба пустила в ход высокомернейшую артиллерию.
— То есть я, конечно, первая признáю, что милые близнецы Лето, Артемида и Аполлон, очаровательны и совершенно божественны, само собой. Но всего двое? Девочка и мальчик? Небеси, как она вообще может называться матерью, ума не приложу. И кто сказал, что среди моих семерых сыновей и семи дочек не окажется одного-другого — да кабы не все они, — кто вознесется до божественного и бессмертного?
[195] При их-то родословной, думаю, это вполне вероятно, а? С моей точки зрения, чествование подобной ленивой, вульгарной и неплодотворной матери, как Лето, — ужас до чего дурной вкус. На будущий год я приму меры, чтобы этот праздник вообще отменили.
Когда Лето донесли о том, что эта фиванская выскочка оскорбила ее подобным манером и посмела равнять с ней себя, Лето ударилась в слезы прямо при сочувствующих детях-близнецах.
— Эта ужасная, хвастливая, спесивая женщина, — давилась она рыданиями. — Назвала меня ленивой, потому что у меня всего двое детей… Сказала, что я неплодотворна… и вульгарной меня назвала. Сказала, что не даст народу Фив отмечать мой п-п-праздник…
Артемида обняла ее, а Аполлон расхаживал туда-сюда, колотя кулаком в ладонь.
— У нее четырнадцать деток, — стенала Лето, — а я, значит, по сравнению с ней негодная…
— Хватит! — сказала Артемида. — Идем, брат. Она расстроила нашу маму до слез. Пора этой женщине узнать, что такое слезы.
Артемида с Аполлоном отправились прямиком в Фивы, где разыскали всех детей Амфиона и Ниобы. Артемида пристрелила семь дочерей серебряными стрелами, Аполлон — всех сыновей золотыми. Когда Амфиону сообщили об убийстве, он покончил с собой, упав на меч. Ниоба загоревала безутешно. Бежала в отчий дом и укрылась на склонах горы Сипил. При всем ее снобизме, какой бы неосмотрительной, гордой и нелепой ни была она, ужасно видеть такое убийственное, сокрушительное горе. Самим богам не хватило сил слушать ее непрестанные стенания, и ее превратили в камень. Но даже скале не удалось сдерживать такие слезы. Плач Ниобы просочился слезами сквозь камень, и они полились каскадным водопадом с горы.
Те, кто навещает Сипил, ныне именуемую горой Спил, видит скальное образование, в котором угадываются черты женского лица. По-турецки эта скала называется Ağlayan Kaya, или «Плачущий камень»
[196]. Он нависает над городом Маниса — таково современное название Танталиды. Воды, что струятся из той скалы, будут литься в вечной скорби.
Аполлон и Марсий: надутые щеки
Смертные люди — не единственные существа, способные на чрезмерную гордыню. Уязвленное самолюбие богини Афины косвенно привело к падению заносчивого существа по имени МАРСИЙ.
Все началось с того, что Афина изобрела новый музыкальный инструмент под названием авлос и очень им гордилась. Это флейта на две трубки, из семейства инструментов, которые мы именуем деревянными духовыми, похожая на современный гобой или английский рожок
[197]. Неувязка с этим чудесным инструментом была всего одна: когда бы Афина ни бралась на нем играть — при всем великолепии звучавшей при этом музыки, — собратья-олимпийцы принимались реветь от хохота. Никак не получалось у Афины извлечь из авлоса качественный звук, не дуя изо всех сил — так, что щеки распирало. Смотреть, как эта богиня, само воплощение достоинства, розовеет с головы до пят и надувается, как жаба, и не обхохатываться при этом, оказалось для ее непочтительного семейства непосильной задачей. Какой бы Афина ни была мудрой и не затронутой (ну почти) предвзятостями и гордыней, все же совсем от тщеславия она свободна не была и насмешек не выносила. После трех попыток завоевать благосклонность остальных богов сладостными звуками нового инструмента она прокляла его и сбросила с Олимпа.
Авлос упал в Малой Азии — во Фригийском царстве, рядом с истоком реки Меандр (чье прихотливое русло подарило название всем петляющим извилистым потокам), где инструмент подобрал сатир по имени Марсий. Как последователь Диониса, Марсий был наделен любопытством, а также многими гораздо более нечестивыми качествами. Он отряхнул авлос и дунул в него. Негромкое «пип» — единственный результат. Марсий посмеялся и почесал щекотно зудевшие губы. Надул щеки и дохнул в свирель посильнее — вылетела долгая, громкая музыкальная нота. Потеха. Он пошел своей дорогой, дуя и дуя, пока не смог за поразительно краткое время сыграть целую мелодию.
Через месяц-другой его слава уже распространилась по всей Малой Азии и Греции. Его восхваляли как Марсия Музыкального, чья искусная игра на авлосе заставляла деревья плясать, а камни — петь.
Марсий упивался славой и обожанием, какие приносило его музицирование. Как и любому сатиру, ему нужно было немногое: счастливыми его делали вино, женщины и песня, а мастерство в последнем гарантировало бесперебойное поступление первого и второго.
Как-то раз вечером, у потрескивавшего костерка, в кругу влюбленно смотревших на него менад, Марсий пьяно воззвал к небесам:
— Эй, Аполлон! Ты, бог лиры! Думаешь, ты весь такой музыкальный, но, ей-ей, случись между нами сисьзание… истязанья… состоянье… Как там это слово?
