Она задергалась ко мне, жужжа сервопротезами. Голос Генриха метался по комнате:
— …и охотник почувствовал, как бивень прошел сквозь него, скажу без прикрас, ребятки, холодный острый бивень вошел ему в задний проход и, пропоров кишки, вышел из груди. Охотник оказался будто на кол посажен. Окончательно и бесповоротно. Но даже тогда, в предсмертных корчах на огромном вертеле из слоновой кости, даже когда слон поднял голову и наш охотник ощутил, как его окутывает жаркое зловонное дыхание зверя, а ужасающий рев разрывает ему барабанные перепонки, все же не смог ничего понять охотник и, собрав последние остатки сил, крикнул: «Почему? Скажи, почему? Ты же назвал меня братом». И слон моргнул и опустил голову, и хоботом скинул продырявленного охотника, изувеченную кучу, под полог джунглей. «Я знаю, что назвал тебя братом, — ответил слон, пожав исполинскими белыми плечами. — Извини, должно быть, обознался».
В глазах Генриха завертелись розовые шестеренки.
— Не стоит и говорить, детишки, — сказал он, — сейчас Кливленд — уже не тот индустриальный центр, каким был раньше.
Из монитора еще раз пронзительно повизжало, и экран погас.
— Господи Иисусе, — сказал я.
— Таков контент, — сказала Рени.
— Я слышал по радио. У вас большой мультимедийный проект.
— Чепуха пиарщиков. Такие идеи сдохли уже давно. Мы же в лесу жили, что мы там знали? Мы просто лохи. Мы — лохи, и мы лоханулись.
— Я встречался с поклонниками.
— Как я и говорила, — сказала Рени.
— Рени.
— Что.
— Ты ходишь.
— Я не на это рассчитывала.
Рени нажала на кнопку своего костыля, постояла, пожужжала моторчиками. И задергалась прочь.
Все собрались у центрального подиума Трубайта — целое море влажных причесок и призрачной кожи. В заднем ряду сидела девушка с радикальным бальзамом — рядом с парнем, тоже сошедшим с самолета. У него были зеленовато-лимонные бакенбарды и джинсовая куртка на коленях. Ему дрочили, судя по всему.
— Во! — сказал я.
— Вы, — сказала девушка с радикальным бальзамом и убрала ладонь из-под куртки.
— Ну что, чудачок, развлекаешься? — спросил парень.
— Клевые баки, — сказал я. — Почти как у моего папаши. Он был капитаном пожарной команды.
— Увлекательнее я в жизни ничего не слышал.
— Полегче, — сказала девушка с радикальным бальзамом. — Знаете, Уоррен — писатель. Блин, вот же тупость. Конечно, вы это знаете.
— Теперь знаю, — ответил я.
— Он, типа, самый известный писатель в мире. Глашатай нашего поколения. В кавычках. Глашатай в кавычках. А поколение — просто поколение. Что бы ни означало.
— Эй, — сказал Уоррен, — я просто делаю свое дело. Если людям это нравится — зашибись.
— Как рыба? — спросил я девушку с радикальным бальзамом.
— Рыба?
— Музыкальный жаргон.
— А, это — нормально.
— Вы что, не помните?
— А у вас что — фотографическая память?
— Как-как?
— Забейте.
— Ладно.
— Иногда я просто не могу поверить, что пошла на эту работу, — сказала девушка с радикальным бальзамом. — Знаете, я чуть не поехала в «ЗаринНет». Это еще один большой дот-ком в пустыне. Окопались в пусковых шахтах. Хотя условия так себе. Не то чтобы здесь намного лучше. Такие люди, как мы… да реально мы, на хер, делаем информационную экономику, а они с дерьмом нас мешают. Сан-Франциско, Нью-Йорк, Гонконг, Брюссель, Тегеран, Перт — везде мои коды. Я просто надеюсь, что смогу еще пару месяцев выжать из всего этого дерьма, пока все не рухнуло к ебеням. Я знаю, об этом уже миллион лет твердят, но скоро все так и случится, помяни мое слово. А на самом деле я бы хотела изучать медицинскую этику. Типа, аморально ли пришивать обезьянью голову к человеческому телу? Или конский член? Или коровье вымя? Или этично ли трахаться с клоном твоего брата, если ты в резинке? Такую вот херню. А тут дико, да? В «Царствах». Вы бы видели, чем они внизу занимаются, что за периметр никогда не выйдет. Бобби — тот еще жутик. Что, кстати, у него за прикол с прикидом? Но у него, я думаю, жизнеспособная бизнес-модель.
— Я просто уверен, — сказал я.
— Слушайте, вы же тот самый умирающий парень. Вы же Рени окучивали, да? Мне кто-то рассказывал. Просто сейчас ее окучивает Бобби. Меня тоже, когда у меня время есть. Мне нравится говорить «окучивать».
— Нормально.
— Кайфы беспонтовые, если позаимствовать старый хипповский термин.
— Ага, — сказал я.
Неподалеку возле кулера стоял с кем-то еще мужик в тесном лайкровом капюшоне. Когда он повернулся прокашляться, я увидел, что это Философ, прикинутый, как аэродинамический францисканец. Он кивнул мне: аминь. Рядом жирный молодой японец в охотничьем жилете, совсем как у Нэпертона, проводил импровизированный библейский ликбез с техперсоналом «Царств».
— Моисей ждал, когда вымрет поколение рабов, — внушал он. — Вот почему они скитались. Они могли бы дойти до Земли Обетованной задень. Даже за несколько часов. Это как «Царства». Мы можем развернуться, и глазом моргнуть не успеешь. Но если не пришло время, то все наши возможности не будут стоить и выеденного яйца. Вы слышали когда-нибудь о Генрихе Ньюаркском?
— Это тот старый упырь на койке? — спросила женщина с вытатуированной на руке бутылкой воды.
— Я имел в виду Моисея.
Парень в жилете отмахнулся от своих протеже и взошел на подиум.
— Меня зовут Десмонд Мори, я Начальник Отдела Персональных Ресурсов, и я говорю вам: «Доброе утро, утро!»
— Добрый день, — откликнулись собравшиеся.
Голоса «Царств» сломанно дребезжали.
— Вечер где-то рядом! — сказал Десмонд.
— Доброе утро, вечер.
— Прошлое перед нами!
— Мы идем, прошлое.
— Будущее прошло!
— Прощай, будущее.
— Сейчас есть…
— Сейчас.
— Сейчас есть…
— Сейчас.
— Я есть…
— Я.
— Я есть…
— Я.
— И кто же вы, во имя всего? — возопил Десмонд, указывая на одного из новозеландцев.
— Не такие ублюдочные пидоры, как ты, — ответил он.
— Аз есмь я, я есмь аз, — выкрикнул кто-то.
— Ей-бо? — спросил новозеландец.
Женщина с бутылочной татуировкой рухнула головой на системную панель.
— Осторожно, мой комп! — заверещал кто-то.
