— Ух ты, — сказал Уильям, — я как будто рядом. Я знаю, что наезд тривиален, но когда ты его контролируешь сам, это чертовски увлекательно.
Мариса взяла меня за руку.
— Когда ты умрешь, тебе так уже не будет.
В комнату вошла Фиона, одетая в нечто прозрачное, почти вампирское. На шее у нее была удавка с приклеенным жемчугом. Она подвела Лема к стулу, поддерживая его под локоток.
— Смотрите, — сказала она, — мы как снова нетрадиционное, но любящее семейство.
— А что такое здесь «наклон»?
[29] — спросил Уильям. — Это когда камерой вертишь?
— Папочка, — сказала Фиона, — прости меня за прошедшее. Это было перенапряжение.
— Все в порядке, детка, — ответил я.
— Но вот теперь я готова забить.
— Детка, — сказал я, — может быть, это я не готов.
— Извините, что прерываю вас, но…
— Что — но? — спросил я.
Уильям поднял бокал с вином.
— Я хочу начать этот ужин, — сказал он, — предложив пару слов от имени нашего почетного гостя. Я, возможно, знал его дольше любого из присутствующих здесь и слишком многим я обязан этому человеку — самим своим счастьем я обязан ему. Я могу лишь надеяться, что моя дружба за все эти годы принесла ему толику утешения и/или блажества. Мы многое прошли вместе, правда, Стив? Но тот путь, в который ты отправляешься сейчас, я полагаю, тебе придется осилить в одиночку.
— Я не Стив, — удалось вставить мне.
— Смерть — очень печальная штука, — продолжал Уильям. — Я не могу измыслить вещи печальнее. Меня переполняет меланхолия, когда я об этом думаю. Но то, что делаешь ты, Стив, то, что ты даешь нам, дар, который ты принес нам, позволив разделить с тобой последние дни, — этот дар неизмерим, Стив, бесценен, это Бриллиант Надежды всех даров, драгоценности короны, что обогащают любой духовный опыт, это «ламборгини» со всеми наворотами или дом с настоящим участком в Малибу, и я имею в виду — прямо на пляже, большой добротный дом, не чета тем сральням, которые смывает в грязь первым же дождем, я говорю о том, что сделано, блядь, с любовью; но, в общем, не важно, я, собственно, не об этом, потому что я о другом; о том я, Стив, что все эти материальные объекты имеют свою цену, и как их можно сравнить с твоим чертовым бесценным даром, который превыше любых материальных благ? Как можно даже пытаться сравнивать твой дар, который ты принес всем нам здесь, по сути — в моем доме, а кроме того, однако, на более глубоком духовном уровне, это и твой дом тоже, оставив неизгладимый след, открыв свое сердце и позволив нам всем в последние отчаянные моменты твоей жизни, которые ты, принадлежащий так же, как и я, тому месту, что является моим постоянным домом, где я постоянно финансирую все удобства, которых ты, несомненно, заслужил, в эти последние ужасные исчезающие моменты твоей жизни, удобства оплаченные, мне следовало бы сказать, без каких-либо просьб от неких безымянных крохоборов; тем не менее я должен упомянуть о существовании намеков на некие возмещения, намеков, исходящих от неких безымянных мелочных сквалыг, субъектов, что уже нажились на твоем недуге, существующих, раз уж зашла об этом речь, при моей поддержке, причем я имею в виду как финансовую, так и эмоциональную поддержку, поскольку ситуация здесь, визави Марисы, не говоря уже о ситуации визави Фионы, этой замечательной девочки, этой замечательной девочки-женщины, с которой, я не хочу обидеть тебя, Стив, фактически, я надеюсь, это поможет определенным образом облегчить твой, так сказать, переход, с которой я установил некоторым образом отеческую связь, однако ни на мгновение не забывая мои эмоции также визави Стива, имеющего в своем полном распоряжении мою поддержку, имеющую как эмоциональный, так и финансовый аспект: кровать, кормежка, лекарства, стирка, все эти вещи лишь на самом деле благодарственное напутствие, щедрый «бон вояж», высококлассная сайонара — однако в то же время и поддержка, которая даже по совокупности, даже по финансово-эмоциональной совокупности не может и близко стоять к тому, что ты, Стив, дал нам: дар свидетельства здесь, в конце игры, здесь, в конце, так сказать, дороги, здесь, в конечном пункте на последней остановке, где каждое подрагивание и каждый шорох твоего здесь-и-сейчас, каждая мечта, которую ты мечтал, каждое восприятие, которое ты, ну, гм, скажем, восприял, машут ручками тебе на прощание, как обреченные хлюздоперы с десантной баржи. Еще раз, повторюсь я, спрошу, как может что-либо сравниться с подобным даром? Забудь мою поддержку, «ламборгини», прибрежную хазу с навороченными приблудами, или эту большую каменюку, которую лишенные кислорода африканцы, угнетаемые от начала времен, пытались выковырнуть ценой собственных жизней, что может соперничать с твоим даром, Стив, этим разоблачительным, постоянно дающим даром, в отношении чего ты возносишь к Богу жизнь свою, чтобы сделать наши жизни гораздо более осмысленными, гораздо более, э-э, ну, живыми. Итак, за тебя, Стив, я подымаю, или нет, лучше — воздеваю свой бокал, свою любовь, свою благодарность. Спасибо, Стив, спасибо тебе.
— Спасибо тебе, Уильям, — сказала Мариса.
— Блин, — сказал Уильям, — камера была включена?
— Огонек горит, — сказала Фиона.
— Давайте пировать.
— На хуй, — сказал я.
— Что, Стив? — спросила Мариса. — Мясо? Это чудесное мясо.
— Не мясо, — сказал я.
— На хуй что, папочка? — спросила моя дочь.
— Скандинавию, — ответил я.
Я решил не умирать. Не здесь, не сейчас. Я знал, что дни мои сочтены, но моя форма снова была почти отличной. Парадокс? Противоречие? Противопоказание? Возможно, Философ посмеялся бы над этим. Ремиссия в чистом виде, сказал бы он, затишье перед бурей, смерть задержала дыхание, небольшой пикничок на берегу Стикса.
Возможно, он был бы прав.
Я встал, оценил обстановку и прошерстил все вокруг, выискивая и хватая, что подвернется. Драгоценности, наличные, чековые книжки, кредитные карточки. Золотую цепочку, которую я подарил Марисе на один юбилей. Золотые сережки, которые я подарил на другой. Деньги из всех мест, где, по моему разумению, должен был делать заначки типичный Уильям — банки из-под печенья, сигарные коробки, выдолбленные внутри книги, жестяные коробочки из-под лакричных леденцов. Я сгребал бумажники, ключи, монеты. Я выкатил кабриолет Уильяма на дорогу, прочитал себе короткую лекцию.
— Аз есмь я, — сказал я и нацелился на трассу.
КЛАСС № 7
Я поехал к могиле Кадахи. У Кадахи не было могилы. Я припарковался и пошел по дорожке фешенебельного кладбища, где какой-то кусочек гранита размером с сэндвич носил его имя. В конце концов мы кремировали старину Кадахи, и его прах теперь покоится во флорентийской урне — интересно, где сейчас его прах? В мини-хранилище? На полке в ломбарде? Рядом с уцененным фарфором и запиленными грампластинками на 78 оборотов на какой-нибудь распродаже почти-вышедших-из-бытия вещей домашнего обихода старой кошки? Однако некий анонимный спонсор раскошелился на простой надгробный камень на скромном газоне в дальнем углу кладбища, в этом пригороде некрополя, выделенном для отсутствующих покойников.
