— Кадахи, — говорил я, — не жги их, они же бабочки!.. Кто здесь штурман? Я штурман. Я раздатчик закуски. Я ваша закусочная мамочка… Некоторые компании делают мощные компьютеры, мы делаем мощных людей… Возможно, самый превалирующий троп в противопожарной литературе — это понятие зоны перегруппировки. Скопления семей в местах, достаточно дистанцированных от крупных очагов возгораний для предотвращения опадения или обугливания способности к формированию и восприятию идеи семейной жизни… В дни безбрежных просторов можно получить безбрежные просторы. Одно радио равно всему радио нации. Я слышал хихиканье липучки «Велкро». Грейпфрутовые мозги Нэпертона, мое малолетство. Подлинное ничтожество. Рени, Рени, мой ручеек…
— Уже недолго осталось, — сообщил Механик.
— Это все что — прикол такой?
Фиона тихонько спела мне нашу муравьедскую песенку:
Муравьед,
Любезный Муравьед,
Как выглядишь ты,
У меня представления нет.
Я знаю, твой нос
Сосет, как насос,
А помимо того —
Лишь определенные культурные ассоциации
На самом деле это больше напоминало мелодекламацию.
— Папочка? — сказала Фиона.
— Да, милая?
— Помнишь, когда я по-настоящему серьезно заболела, ты бегал по улицам со мной на руках?
— Моя куколка-доченька.
— Чего?
— Помню.
— Как ты думаешь, высокая температура не дала никаких осложнений на мозг?
— Чего?
— Иногда мне кажется, что я не такая умная, как надо.
— Ты почти гений, Фиона.
— И вот с этими почти мне приходится жить каждый день моей жизни.
— Прости, детка, но мне кажется, что у тебя все хорошо.
— Папочка, когда ты умрешь, я на тебя так, блядь, разозлюсь. Знаешь, да? Таков механизм беды или типа того, но я собираюсь по-настоящему ненавидеть твои долбаные потроха еще какое-то время. И не справлюсь с этим еще очень долго. Лема я уже предупредила. Он не против. Лем удивительный, папочка. Большое спасибо, что ты привел его ко мне. Он как астронавт внутреннего космоса. Он дрейфует по дальнему космосу своего сознания, как никто другой из всех, с кем я была раньше. Папочка, ты же понимаешь, что я имею в виду, когда говорю «с кем я была»? То есть, конечно, ты понимаешь. Но с эвфемизмами еще такая штука.
Большинство их стоит понимать буквально. Ха! Забавно. Но я вот о чем, папочка: ты когда-нибудь представлял меня с кем-нибудь? Я знаю, что у отцов с дочерьми должна быть такая связь, то есть я знаю, что у них она есть, даже когда мне было отчужденнее некуда, и меня нужно было запирать за это в Школе, — даже тогда я чувствовала эту связь, папочка, и я думаю, мы достаточно взрослые люди, чтобы допустить в данной связи наличие сексуального аспекта, папочка, но дальше этого места люди не заходят, правда? Очевидно, по вполне разумным причинам. Но ты в самом деле когда-нибудь представлял себе это? Например, как мне лижут киску, а? Или крутят сиськи? А раком? А потеребить клитор? Представлял, папочка? Какие-нибудь из этих чудесных картинок проносились перед окошком скафандра твоего внутреннего астронавта? Я на коленках, а в воздухе надо мной, как волосатый цветок, — чей-то большой хуй, чей-то огромный безымянный инструмент для ебли, который протискивается в мою тугую влажную, почти-гениального-калибра пизденку, а я стону и сопротивляюсь, стону и сопротивляюсь…
Я нежно взял ее за руку.
— Ай.
— Не совсем, — сказал я.
— Я буду ненавидеть тебя, когда ты умрешь, папочка. Это факт. Ты сможешь жить с этим?
— Фиона, — сказал я.
— Я тебя уже ненавижу. Почему тебе надо быть таким плохим отцом?
— Я был не так уж плох.
— Ты был менее чем плох, а это еще хуже. Мне пятнадцать долбаных лет. Что я буду делать без моего ебанутого папочки?
Она потянулась ко мне под одеялом.
— Твои часы, — сказала она, — когда ты умрешь, я их срежу и буду хранить в своей балетке.
— Фиона, — взмолился я, — прекрати!
В комнату ворвался Лем.
— Что такое? — выдохнул он.
— Лем, — сказала Фиона, — ты не видел мою балетку?
Стали появляться «пассивы». Люди с ПОСИВ — во всех новостях. Целая сыпь их выскочила в Уичите, Вилмингтоне, Бейкерсфилде, Дюбуке. Но то не был прогнозируемый кризис, чума уготованная. Никто не умирал. Все подавали в суд. Коллективный иск Неудачников.
«Мы преследуем шарлатанов, — заявил федеральный прокурор в вечерних новостях. — Эта болезнь — не что иное, как рекламный трюк. Покажите мне хоть одну смерть от ПОСИВ! Хотя бы одну! Настало время прикрыть эту лавочку и показать миру, кто эти пассивы на самом деле».
Меня пришел навестить Механик.
— Мы на тебя рассчитываем, — сказал он, — смотри не облажайся.
— Если вы просите меня не облажаться, — сказал я, — я непременно облажаюсь.
— Ну тогда зависни, черт бы тебя побрал.
— А что, если я не умираю? — спросил я.
— Мы это уже проходили, — сказал Механик. — Ты абсолютно умираешь. Но сейчас твоя очередь бить по мячу.
Тем вечером Мариса выкатила меня в столовую. На столе была отличная скатерть, отличное столовое серебро и отличные серебряные кольца для салфеток. Стояли бутылки с бургундским, розы в хрустальной вазе, кусок жареного с кровью мяса с петрушкой. Я окунул палец в соусник, облизал и чуть не упал в обморок. Даже бечевка на мясе была восхитительна.
— По какому поводу? — спросил я.
Уильям возился с видеокамерой на штативе в углу — наводил объектив то на жаркое с розами, то на меня.
— Я смотрела по телевизору передачу про умирающих, — сказала Мариса. — Все собираются за столом. Стильный способ попрощаться.
— Я не голоден, — сказал я.
— Сделай это ради Фионы, — сказала Мариса. — Пленка, в конце концов, может пригодиться.
— Ты ямс не приготовила?
— Сейчас же не День Благодарения.
— Знаешь, я просто подумал, в честь того дня, когда ты поцеловала Кадахи.
— Почему ты никак на это не забьешь?
— Потому что мне это не надо. Потому что все, похоже, забивается само по себе.
— Ты меня отогнал прочь, — сказала Мариса.
— Насколько я помню, это Уильям отогнал тебя прочь в своем долбаном кабриолете.
— Ты не мог бы повторить, Стив? — сказал Уильям. — Я хочу попробовать наезд этой камерой.
— Я вас всех ненавижу, — ответил я.
