— Мне этот календарь подарили.
— А мне подарили хламидий. Хватит предлоги искать. Вам лучше отваливать.
— Мне было бы лучше, если бы кое-кто незаконно не выставил меня из собственного дома.
— Тут я вам ничем не помогу. Одними эмоциями.
— Спасибо, — сказал я. — Увидимся.
— Еще бы.
— Вы красиво играете, — сказал Лем.
— Это не я, — ответила девушка с радикальным бальзамом. — Это прога для рыбы.
— Для рыбы?
— Музыкальный жаргон.
Она захлопнула дверь.
Мы съели по хот-догу с соком папайи, посидели с голубями в парке. Парк по большей части был бетонный. Каменные скамьи, каменные фонтаны, кирпичная горка для детей. Я кинул несколько кусочков сосиски птицам. Они не скучковались так, как я рассчитывал. Некоторые вяло клюнули пару раз. Всеобщее торможение.
— Позже проголодаемся, — сказал Лем, — и можно сожрать парочку этих ребят.
— Они напичканы болезнями.
— Сами в колодец наплевали, приятель.
На перекрестке столпились машины. Движение дергалось и замирало до самого моста. Семьи на другом берегу реки, вероятно, уже кипятили пакетики с ужинами, проклиная опаздывающих на них претендентов. Угрюмые сыновья спешно тыкали в переключатели каналов, чтобы поймать какие-нибудь сиськи в бикини под конец дня, пока мамочка не вернулась с работы. Отчужденные дочери били татухи с виканскими пословицами на своих девичьих ручках. Кошки, дремавшие на лоскутных одеялах, переживали во сне травматические воспоминания. Большинство кошек когда-то были недомученными котятами. И все это пребывало в ожидании мужчин и женщин в машинах, которые давили на клаксоны так, будто не знали, что они уже дома.
Я решил умереть. Я прикинул, что должен это сделать для себя — ну, может, еще и для будущих жертв индивидуального вымирания, где бы они ни были. Мой труп — рассеченный, распиленный, препарированный — выдаст, наконец, секрет спасения. Возможно, это справедливая плата за тот ущерб, который я нанес.
Крутые Пряники.
— Пошли, — сказал я Лему, — мне надо позвонить.
Мы сели на электричку обратно к Портовому управлению. Надо было убить час времени до следующего автобуса, и мы нашли одинокий порнушный магазинчик, приютившийся у парковки. Новые законы видоизменили ассортимент. Подростковые комедии — около кассы на виду, подростковый анальный секс — чуть ли не в подсобке. Мне это чем-то напомнило средневековую синагогу, в которую я однажды зашел в Испании.
Тенакилл оказался зеленым местечком за чертой города. Табличка на автобусной остановке объясняла, что название голландское, но голландцы уехали отсюда, так и не объяснив, что оно значит.
Мариса стояла у обочины в немыслимом транспортном средстве для пригородов — должно быть, последнее слово. Было видно, где в средстве крепились пулеметы, куда пристегивать раненых. Цвет — близкий родственник морской волны. Мы забрались на заднее сиденье, Мариса кивнула нам, и мы погнали к холмам. Тачка сотрясалась от Баха.
— Ты когда-то называла это «мат-роком», — сказал я.
— А теперь я это ценю, — ответила она. — Теперь я стала искушенным ценителем.
Мы проехали типовой видеопрокат и лавку, торгующую свечами «с местным ароматом». «Латте Да» — самое стильное кафе в Тенакилле — рекламировало публичные чтения сонетов в пользу жертв жертвенной культуры.
— Между прочим, — заговорил я, — это Лем.
— Нормально, Лем, — отозвалась Мариса.
— Спасибо, что приехала за нами, — сказал я.
— Я так понимаю, это не просто визит вежливости.
— Я думаю, мы весьма вежливы, — возразил я.
— Глядите, — вступил в разговор Лем, показывая пальцем в окно, — белый пошел.
— Паренек — просто находка для комедии, — сказала Мариса.
Со стены приглушенно бормотали новости бизнеса. Уильям спал на сборном замшевом диване. Лаптоп потихоньку съезжал с его лап. Тапочек свалился на ковер. На пальцах ног были заметны синяки.
— Ой, — сказал Уильям, проснувшись. — Эй. Ух ты. Здорово. Вот это да. Гляди-ка. Эй. Привет. Заходи, садись.
— Он звонил, — сказала Мариса. — Я не хотела тебя отвлекать.
— Торгую прямо во сне, — сказал Уильям. — Спящий брокер.
— Он не сообщил мне, зачем приехал, — сказала Мариса. — Сказал только, что хочет поговорить с нами обоими. Кофе?
— Кофе, — сказал Уильям. — Впечатляет. Кофе?
— Я участвую, — ответил Лем.
— Он участвует. Впечатляет.
Уильям взглянул на свои опухшие пальцы на ногах.
— Думал, к нам псих забрался, — сказал он. — Взломщик. Вот я и пнул сервант.
Мы немного посидели молча. Уильям, казалось, совершал со своего ноутбука некие жизненно важные транзакции. Заглянув ему через плечо, я увидел, что он меняет обои на рабочем столе с морского пейзажа на корзину с яблоками. Лем внимательно наблюдал за графиками движения ценных бумаг на экране, висевшем на стене. И вид у него при этом был такой… всеотменяющее изумление.
— Тебе кто-нибудь объяснял когда-нибудь всю эту хрень? — поинтересовался я.
— Что именно? Почему «биотеки» падают?
Мариса вернулась с подносом, заставленным чашками с капуччино.
— Корица? Мускатный орех? — спросила она. — Я рекомендую кардамон.
— Она никогда с этой дрянью не ошибается, — сказал Уильям. — Я прав?
— Мы обычно пили растворимый, — сказал я.
— Дорогая, это правда?
— Боже, — сказала Мариса. — Я уже и не помню. Вполне может быть. Похоже на тот образ жизни, что мы тогда вели.
— Итак, — решительно начал Уильям, — что привело вас в Тенакилл? Не то чтоб мы не рады были вас тут видеть. Особенно, как ты понимаешь, с учетом всего. То есть ты действительно держишься, жмешь на газ, да? В смысле, под давлением. Давлением твоей болезни. Как твоя болезнь, ничего?
— Не особо, — сказал я.
— Что не особо?
— Я не особо жму на газ. Я жму на тормоз. Улавливаешь? Какой круг делаешь после того, как гонка закончилась?
— Круг почета?
— Нет, другой, — сказал я.
— Охлаждение, — выдала Мариса.
— Вот именно, — сказал я, — охлаждение. Моя гонка закончилась. Понимаешь, о чем я тут говорю?
— Ух ты, — сказал Уильям. — Впечатляет. То есть не впечатляет. То есть впечатляет со знаком минус. Тебе деньги нужны? У меня есть деньги.
— Я знаю, что у тебя есть деньги.
— Мне кажется, это уже все знают, — заметил Уильям, — моя прижимистость известна гораздо меньше. Но кое-что я готов для тебя сделать. Наличные. Чек. Назовем это ссудой, но только чтобы как-то назвать. Послушай, ты же мой друг. А друзья — это на всю жизнь. Или пока дружба не закончится. Но дружба все равно тут ни при чем. Это я понимаю. Куда подевались мои очки?
