Он заметил меня, помахал.
КЛАСС № 5
Пангбурн-Фоллз был призраком самого себя, мертвый городок бурлаков. Я шел по главной улице, бульвару несбывшихся речных надежд, ветхие колониальные дома, труха из вагонки. Древние веранды спускались к помоечным газонам. Погнутые велосипеды, ржавые гантели, вентиляторы без лопастей. Все отцовские мучения с руководствами пользователя заканчивались в этом месте. Здесь покоились мертвые железки. Я услышал тихое ржание, фырканье. Чуть дальше по улице из надувного детского бассейна пила пегая лошадь с белой гривой.
Впереди была заправочная станция, теплое неоновое окно, в тумане вращалась светящаяся вывеска. Рекламировалось нечто под названием «частичное самообслуживание на колонке». Несколько человек с горячим кофе и жареным хворостом стояли около буксировщика.
— Глянь-ка, — сказал один в робе, — нарисовался, не сотрешь.
Я приготовился к бегству. Интересно, у меня получится убегать долго? На другом берегу реки — торговый центр. Парковка, розовая штукатурка, кирпич. Что бы я сделал, если бы добрался туда? Спрятался за вешалками спортивных курток? Умолял бы поваров одолжить мне шапочку продавца сосисок?
Один из тех, кто стоял у буксировщика, мощно перднул.
— Хвост дракона, — сказал он и рванул на ремонтный участок.
— Ну что, урод, как жизнь уродская? — спросил длинноволосый парень в майке с надписью: «Сегодня я сношал лысый череп твоей мертвой мамы. А ты что делал?»
Наверняка по одному каталогу с Пэришем заказывал, подумал я.
— Сказать по правде, устал я от уродской жизни, — ответил я.
Я старался проворковать это по-деревенски.
— Откуда сам? — спросил мужик в спецовке.
— Южнее отсюда.
— С юга, ты имеешь в виду юг города?
— Ага.
— У меня дочка там.
— Сомневаюсь, что ее знаю.
— Ты что, думаешь, я придурок какой-нибудь?
— Нет.
— Я просто даю тебе понять, что симпатизирую.
— Симпатизируешь?
— Рыбка без воды, — сказал он.
— Рыба снулая, — ввернул парень в майке, — готовая под ножик да на филе.
— Да на чо? — переспросил первый. — А, не обращай внимания на Дональда. Он малость трехнутый. Меня зовут Стив.
— И меня так называют, — сказал я.
Стив провел меня через ремонтный участок.
— Швартуйся. Я за кофейком сгоняю. Со сливками?
— Спасибо.
Я заснул прямо в кресле. Потом кто-то растолкал меня. Стив прислонился к верстаку из оружейной стали, заваленному бумажками счетов, и вручил мне кружку с кофе. Я проверил, нет ли на ней рекламы. Видимо, старая привычка. «Автомастерская Стива, — гласила кружка. — Фиксим с эпохи Никсона».
Щеглы.
— Был тут один из вас, ребята, несколько лет назад, — сказал Стив. — Страшен был, как смертный грех. Лил нам в уши всякое дерьмо, типа, как ему не удалось хорошо воспитаться, типа того. Что за хрень такая? От его разговоров голубизной отдавало. Как от субкультуры городских геев.
— Не уверен, что это за хрень, — сказал я.
— Ну, знаешь, я не гомофоб.
— Я не знал.
— У меня братец ведет бисексуальный образ жизни.
— Слушай, — сказал я, — я не знаю, что это все за хрень. Я знаю только, что мне надо обратно в город.
— Совсем как раньше было. Когда у старины Генриха там был концлагерь. Лучше настоящей тюрьмы, если смотреть с точки зрения местного бизнеса. Жалко, что в искюйство полез. Однако, похоже, он еще промышляет здесь. Боже, ну и видок у тебя. Ты знаешь, мой папаша был на Батаане.
[25]
— Можно от вас позвонить? — спросил я.
— Ты знаешь о Батаане?
— Кино видел.
— Кино отразило лишь около одного процента всего ужаса, друг мой.
— Тем не менее, суть я ухватил.
— И около трех процентов сути.
— Извини насчет Батаана. Передай папе, что мне очень жаль.
— Обязательно. Ты такой добрый. Вот прямо после обеда схожу на кладбище и расскажу ему о твоих чувствах. Пойдешь со мной, придурок? Телефон вон там.
Я позвонил Фионе.
— Папочка, ты где?
— Детка, я в аду, — сказал я.
— Автобус там есть? — спросила Фиона.
— Автобус тут есть? — спросил я Стива.
— А как же, есть тут автобус, — сказал он.
Фиона по кредитке матери приобрела на пятьдесят три доллара машинного масла, которое ей никогда не пригодится. Стив отсчитал наличные.
— Если бы ты знал о зверствах япошек поболе, — сказал он, — я бы тебе сразу дал денег на билет, Но сам видишь, как мне трудно.
Автобус отправлялся только через несколько часов. И к больнице меня подбросил Дональд.
— Мне все равно в ту сторону, — сказал он, — а тебе, наверное, охота швы себе наложить или типа того. Или гипсовый корсет.
— Мне нравится твоя майка, — сказал я.
— Она должна провоцировать, — сказал он, — я ведь на самом деле не такой плохой парень. Я просто малость трехнутый.
Местная вышивка, украшающая стены Медицинской клиники Пангбурн-Фоллз, выглядела веселенькой проповедью об отказавшей печени. Все здесь провоняло лизолом и бессмысленной смертью по соседству. Ко мне приблизилась необъятная дама в обтягивающих брючках — в руках у нее был деревянный планшет и ручка с пушистым перышком.
— Имя, страховая компания, на-что-жалуетесь, — привычно отбарабанила она.
И взглянула на меня поверх своего планшета.
— Ебать мое честное слово, — сказала она.
Образец вышивки на дальней стене гласил: «Господь на посту». Я изучал ее днями, может быть, и дольше — эти бледные стежки, эти кучерявые облачка по углам. Когда удалось немного подвигать глазами, я приступил к тщательному анализу фибролитовых панелей на потолке — подобно снежинкам, ни одно химическое пятнышко не повторялось дважды, — и тюльпанов, вянущих на подоконнике.
Мою голову венчал стальной нимб, утихомиривала сварка. Остальная часть меня лежала на вытяжке, в какой-то высокотехнологичной пресс-форме.
Ко мне в палату вошла женщина и положила руки на мою пресс-форму.
