— Не так уж и завуалировано. Как я мог такое пропустить?
— Наверное, у тебя издание более позднее.
— И зачем он это убрал?
— А зачем он это туда вставил? — спросила Рени. — По крайней мере, в таком виде?
— Добавит ему привлекательности.
— Ну, может, тебя это и привлечет.
— А какой аспект хозяина больше всего нравится тебе, неофит?
— Его плечи. Сзади он похож на моего отца.
— Женщины и их отцы, — сказал я.
— Это было, типа, проницательно?
— Так говорят, — ответил я.
— У тебя ведь у самого дочь?
— Была. Определенно была.
— Ты разбиваешь мне сердце. Я чувствую, как мое сердце раскалывается. «Раскалывается» — это правильный термин?
— Мы думали, что школа — удачная мысль.
— Уверена, так оно и было. А вот ты и твоя жена — куда менее удачная мысль.
— Мы пытались.
— Вот и я о том же.
— Перестань. Я вот о чем хочу тебя спросить. Ты знала, что Генрих читает наши классификаторы?
— Мы отдаем их ему. Перед воспитанием огнем.
— Он читает их все время.
— Не думаю.
— А мой читает.
— Должно быть, ты ему нравишься.
— Я не доверяю этому ублюдку.
— Не надо так говорить, Стив.
— Я не Стив.
— Ты постоянно это повторяешь. Я за мантры обеими руками, но самое хитрое тут — найти ту, что не настолько коренится в отрицании.
— Слушай, почему бы тебе не засунуть свою онемелую задницу обратно в эти долбаные ходунки и не исчезнуть с глаз моих? Мне есть чем заняться.
Сегодня в поселении было тихо, его тускло освещал бледный огрызок луны. Ветер доносил мычание коров в стойлах. У двери столовой Рени отрулила в сторону, не сказав ни слова. Она плакала. Я решил, что она чихает, но между взрывными всхлипами она объяснила, что так она плачет. После несчастного случая ее перемкнуло. Не сказать, что мне было до этого дело. Я посмотрел на домик Генриха. Он сидел у окна и читал, рядом горела свеча. Сквозь щели его дома надрывно сочилась какая-то кантата. Его покатые плечи содрогались — вероятно, в пароксизмах веселья. Может, так смеялся отец Рени. Я тихо подобрался к его окну. Пусть он всадит мне пулю в шею, подумал я.
Генрих заметил меня, окно со скрипом открылось.
— Вечер добрый, — сказал он. — На прогулку вышел?
Он положил на подоконник брошюру, которую читал. «Взрослые дети военных преступников: Как им жить?»
— Отнеситесь к болезни СЫРьезно, — сказал я.
— Неплохо, — ответил Генрих.
— Ужасно, — сказал я.
— Именно, — ответил Генрих.
— Знаете, я ведь не обязан вам помогать.
— Это свободная страна. Закон сухой, а страна свободная.
— Я вообще не понимаю, какого черта я тут делаю: Видимо, это необъяснимая вера: чем глупее ситуация, тем больше шансов, что из нее выйдет что-то хорошее.
— Действительно, необъяснимо, — ответил Генрих.
— У вас нет никакого, мать его, средства, — сказал я.
— Спокойной ночи, Стив.
— Знаете, за свои здешние выходки вы вполне можете сесть в тюрьму.
— Я много за что могу сесть в тюрьму, — ответил Генрих.
Дитц позвал меня из дверей своего домика. Сказал, что у него есть бурбон и немного травы. У Лема потихоньку появлялся контингент заказчиков. Домик у Дитца был крохотный и весь провонял Дитцем. Весь пол усыпали книги, обрывки книг и куски шлака. В углу стоял мини-холодильник без двери. Его проем был завешен плакатом хорошо затаренного ледника: банки с соленьями, кувшины с молоком, стейки в упаковке, фрукты. Дитц уселся на пароходный кофр, положив на колени свой котелок. И стал разглаживать его поля. Фонарь освещал его ягодное пятно. Дитц заметил, куда я смотрю.
— Каинова печать, — сказал он. — Я с этой штукой родился.
— Мне нравится.
— Я об этом почти не думаю. Когда был мелким, тогда — да. Девушки, пока не встретил правильную. Но сложно заставить людей смотреть тебе в глаза. Посмотри мне в глаза.
— Смотрю.
— Да, вижу.
— Чего тебе нужно, Дитц?
— Чего мне нужно? Ну и вопрос. Помню, когда я был мелким, предки взяли меня на пляж. Я тогда не говорил. Немой мелкий уебок. Сильно отстал на детском вираже. Но вышло так, что в тот день я увидел кое-что там, в воде. Что-то мне там приглянулось. Настолько, что во мне проснулся язык. Язык впервые вылез из моей детской базы данных — в первый раз за всю мою мелкую несчастную жизнь. И что, ты думаешь, я сказал? Не забывай, я увидел то, что мне приглянулось.
— Чайка, — сказал я. — Море чаек.
— Это было бы круто, Стив. Море чаек. Я бы сейчас заделался долбаным поэтом, так ведь? Нет, я сказал другое. Я сказал: «Хочу лодку». Вот и все, что я сказал. Хочу лодку.
— Ну, ты знал, чего хотел.
— Моя мать была в шоке. Она тогда заплакала, говорит. Она говорит, что плакала.
— И ты получил лодку?
— Они повезли меня в однодневный круиз. Купили билеты, меня закутали. Предки мои не были зажиточными, Стив. По правде говоря, голь перекатная из Вермонта. Но, как я уже сказал, они купили билеты, закутали меня, провели по сходням. И вот мы отчалили, проходит пять минут, и я превращаюсь в долбаную зону бедствия. Так мне рассказывали. Пять минут, конечно, похожи на преувеличение, на гиперборею, нет, не гиперборею, ну ты понял, о чем я.
— Гипербола.
— Суть в том, что я терплю крушение. Блюю и плачу. Морская болезнь. Болезнь этого блядского моря. И при получении этого опыта я высказываюсь еще раз. Еще раз язык мой вызывается для того, чтобы высказать мое требование. И что, ты думаешь, я сказал?
— Есть масса вариантов.
— Нет тут никаких вариантов. Ты не понял главное. Думай логически. Что я мог сказать? Ладно, я тебе что сказал. «Не хочу лодку». Ну, теперь я — здоровый чувак, такой чувак, который может трещать без умолку. С кем угодно. О чем угодно.
Сколько раз, например, я сказал «что угодно» или «кто угодно» за всю жизнь? Миллионы раз, наверное. Сколько раз, по твоему, я произносил «наверное»? Сколько раз я использовал данный мне дар языка, чтобы извести себя из той или иной сраноебаной ситуации?
— Вывести.
— Сколько раз я говорил «сраноебаная» или «ситуация»? Друг, это все язык. Наркота, тачки, пистоны, рок-н-ролл. Это всего лишь язык. Ты считаешь, что это не так, приятель, но это так, поверь мне. Ты думаешь, начало всех начал где-то там, за языком, но это не так. Совсем не так. Да и вообще, что такое начало всех начал? Это всего лишь слова. Но вот в чем главная фишка, Стив: все эти чертовы слова, все эти комбинаторные комбинации слов, несмотря на все свои богатства и злорадства значений или незначений, — все эти слова сводятся лишь к двум основным фразам. «Хочу лодку» и «не хочу лодку». Вот и все, что есть.
