— Кажется, вы ошиблись номером.
— Это Генрих?
— Это директор.
— А с Генрихом я могу поговорить?
— Вы и так с ним говорите. Вы только тем и занимаетесь, что говорите с Генрихом.
— Вы написали мне записку.
— Ага. Я увидел вас по УМУ.
— По чему?
— По универсальному мыслеуничтожителю.
— Универсальному…
— По телевизору.
— Вы написали записку. И кто-то принес ее мне.
— Это был Нэпертон.
— Договорились, Нэпертон принес мне записку. Там было написано, что у вас есть средство. Вот, «У меня есть средство — Г.» Мое умозаключение: Г. - это Генрих.
— Чудесное умозаключение, — ответил Генрих. — Вы великолепный умозаключенный.
— Будем считать, что я этого не слышал, — сказал я.
— Ага, а что вам еще остается.
— Давайте на минутку вернемся к реальности, — предложил я.
— Я бы не советовал.
— Так что за средство-то, док?
— Извините, — сказал Генрих. — Но я не доктор, а вы, как я уже говорил, ошиблись номером. Похоже, вам нужно чудо. А я чудесами не торгую. И с жертвами дел не имею.
— Тогда чем вы занимаетесь, простите за нескромный вопрос.
— Нескромный? Хватит чушь пороть. Я просто чувствую, что вы не хотите подыхать. А это дохлый номер.
— Хватит с меня философов, — разозлился я. — Вы правы, я ошибся номером. Я почему-то решил, что вы хотите мне помочь.
Мы немного повисели на проводе.
— Подождите, — наконец сказал Генрих. — Это не ваше свершение, что вы так несовершенны.
— Вот спасибо.
— Завтра в Центр из города поедет фургон снабжения. Вы можете доехать на нем.
— И сколько это будет мне стоить? — спросил я.
— Стоить? — переспросил Генрих. — Да всего, что у вас есть.
— Пожалуй, я сразу вам скажу. Я банкрот.
— Понимаю, — ответил Генрих. — Но это не проблема. Деньги, конечно, всем нужны, но это не является обязательным требованием. Я говорю обо всем остальном.
— У вас там секта, что ли?
— Дорогой мой, все, что есть вокруг нас, — одна большая секта. Вот когда человек сидит в комнате совсем один — это не секта.
— И что, я взамен исцелюсь?
— Возможно. Хотя, может быть, это будет лишь краткий миг познания перед погружением в пустоту, в которую, говоря строго, погрузиться нельзя, ибо она — несостояние. Я пользуюсь этой формулировкой исключительно для удобства.
— Если у меня есть выбор, я предпочту исцеление, — сказал я.
— Если у него есть выбор, говорит, — отозвался Генрих.
Солнце превратилось в медную монетку над горными вершинами. Олд Голд вцепился в баранку.
— Ненавижу сумерки, — пробормотал он.
— А вы сколько уже в Центре? — спросил я.
— Три года. Я даже есть в «Догматах», в разделе «Жизни». «Слово Олда Голда» Сам все написал, кроме правописания. Правописание проверяла Эстелль.
— Три года, — повторил я. — Долго.
— Разве? Не знаю. Знаю другое: если моргнуть, можно пропустить вечность.
— Глубокая мысль, — сказал я.
— Вот будут тебя воспитывать огнем, перестанешь умничать, — сказал Олд Голд.
— Жду не дождусь. А вы хорошо знаете Генриха?
— Я его знаю.
— И что это за фрукт?
— Клементины.
— Прошу прощения?
— Клементины я Генриху вожу.
Где-то около полуночи машина, подпрыгнув, поехала по гравию. Пошел дождь, Олд Голд включил дальний свет и рассек жидкую тьму.
— Почти дома.
Мы подъехали к металлическим воротам. Человек в легком гидрокостюме возился с замками. Олд Голд опустил стекло.
— Брат Боб, — сказал он. — Опять на посту, да?
Человек поднял руку.
— Проще было отрезать эту суку, — сказал он.
Мы проехали кучу каких-то строений и притормозили у прогнившей от дождей хижины.
— Твоя остановка, — сказал Олд Г олд.
— Вы уверены?
— Люкс для целок.
Внутри было сухо, комнату едва освещал газовый фонарь Коулмена. Посреди комнаты стояла старинная буржуйка, рядом в корзине — растопка. Часть домика, видимо, кто-то уже занимал: смятая постель, ботинки и носки засунуты под кровать. Свечной воск залил карточный стол и блокнот, открытый на чистой странице. Со стропила свисал кусок конопляной веревки.
Моя половина домика была почти пуста. Одеяло, банное полотенце, койка, постельное белье в скатке, книга, просунутая под бечевку. В книге лежала записка, нацарапанная на куске оберточной бумаги. «Единственное исцеление — исцеление — Г». Я смял ее. Отныне и впредь сусальным тавтологиям место под кроватью. Потом взял книгу — темный переплет с тиснеными буквами: «Принципы и Догматы Внеконфессионального Восстановления и Искупления», автор — Генрих Ньюаркский.
Судя по всему, это был свод правил общины — с пронумерованными списками и буллитами, сносками и приложениями. Ближе к концу находилась часть, называвшаяся «Жизни прожитые и искупленные». Я просмотрел оглавление: «Баллада об Эстелль Бёрк» «Дитц против Дитца», «Заметки о Нэпертоне». Я открыл главу, которая называлась «Слово Олда Голда»:
Слушайте, я дрался с Клеллоном Бичем, на флоте, в курилке, и могу сказать, что этот человек — убийца, просто огромная машина для убийств, бля. То, что я не умер от его ударов, можно считать чудом. До Клеллона я был обычным деревенским еврейчиком с сильными руками. Это из-за того, что мы стучали по доске перед ужином. Я не думал обо всех тех штуках, умственных и с физической стороны, которые делал со мной папаша, чтобы приготовить меня к выходу в мир. Но в какой мир? Его мир? У него мир больной. Когда Клеллон настучал мне по репе, проведя самую быструю серию ударов из всех, что я когда-либо видел, точнее говоря, не видел (настолько все было быстро), я месяц провалялся в лазарете на базе. Меня подсоединили к жизненным приборам, и весь ядовитый газ из запечатанной части моего мозга просочился наружу и отравил меня по самые жабры. Я стал ходячей бомбой с часовым механизмом еще до того, как смог ходить. Потом я прочел эту книгу (нет, ну, не эту самую, которую читаете вы) и нашел в словах Директора то, ради чего стоило жить дальше. И тогда я стал его учеником, я прошел через все стадии осознания, меня воспитали огнем, я обрел себя в себе, так что теперь я герой, я могу ходить по облакам и не виню Клеллона за то, как паршиво сложилась моя жизнь. Ведь Клеллон тоже герой, и когда-нибудь мы сведем с ним счеты, потому что так поступали люди в эпоху континуума. Да, и Олд Голд — всего лишь моя флотская кликуха. А так я Аврам Коул-младший Голд.
