Колокола всё пели и пели, разгоняя тьму. Я зашла на кухню, чтобы открыть окно, и обнаружила, что все это время звенела батарея бутылок на холодильнике.
Три виски, три коньяка, два хереса и пиво. Я проникалась благодатью под звон непочатого бухла.
Каждый раз в таких случаях вспоминаю фразу, что человек есть устройство по переработке трэша в Царствие Небесное. Она не об этом, но и об этом тоже.
Билет
Однажды мне рассказывали историю о девушке в чужом негостеприимном городе. Город был большой, девушка была маленькая, и как это часто случается с маленькими людьми в больших городах, история ее была об одиночестве и немоте. Люди, к которым не умеешь обратиться, предметы, которым не знаешь названия. Она учила язык, но ей казалось, что, пока она запоминает три новых слова, в мире рождается еще три тысячи.
В общем, это было безрадостное повествование о том, как каждое утро девушка просыпалась затемно в комнатушке, где, кроме неё, жили, ели и спали еще какие-то люди, и бежала на электричку или какой-то пригородный поезд, который доставлял ее на работу. Не помню, чем она занималась – мыла ли полы, перебирала ли овощи, баюкала ли чужого ребенка, – да это и не имеет значения. Она добросовестно тянула свою лямку каждый день, а в конце дня падала без сил на койку, вокруг которой продолжали жить, есть и спать.
Повседневность ее была бы совершенно беспросветной, если бы не лотерейный билет. Девушка покупала его каждое утро. Грошовый билетик – они продавались на станции, с которой ее увозила электричка. Смысл этой небольшой, но довольно существенной для нее траты заключался в том, что каждый новый билет приближал исполнение ее мечты. Потому что девушка твёрдо намеревалась однажды выиграть. И не просто свой месячный заработок или, допустим, поездку на Канары.
Она хотела выиграть квартиру.
Что такое квартира для бездомной, несчастной, нищей девочки в чужой стране? Если подходить к делу практично, то хлопоты, налоги, продажа, налоги с продажи… Но Золушка никогда не думает о тыкве в контексте износа рессор и оплаты проезда по частной королевской трассе. Для нее это лишь способ быстрее добраться до королевского дворца – туда, где всегда воскресенье, и свечи, и праздник, и лето, и смех, и то, что нельзя.
Девушка мечтала о своей квартире, потому что именно так в ее представлении выглядело счастье. Одиночество пассажира в плацкартном вагоне и одиночество машиниста, смотрящего в окно локомотива, – это два разных одиночества. По ночам, засыпая, она мысленно красила стены спальни в светло-зеленый и расставляла на подоконниках фиалки – обязательно синие с белой каймой.
Удивительно, до чего изобретательны становятся некоторые люди, когда им не хватает света. Лотерейный билет был лампочкой – единственной, которая подсвечивала для нее темноту утренней станции, да и всю остальную темноту. Каждое утро девушка стирала защитный слой с картонного прямоугольника и в те минуты, пока еще не вскрытый билет был в ее руках, чувствовала себя почти счастливой.
Ах да, чуть не забыла одну важную деталь.
В эту лотерею не разыгрывалась квартира.
Невозможно было получить ее, что бы ни оказалось под защитным слоем на картонном прямоугольнике. Никак. Никоим образом. Предполагались какие-то ерундовые призы – допустим, пластиковые китайские игрушки, или чашки-непроливайки, или даже карандаши, которыми можно было бы нарисовать дом, а в нём зеленую спальню и фиалки с белой каймой.
Но и только.
Девушка знала об этом с самого начала, с той минуты, когда потратила деньги на первый билет. Но день за днем, месяц за месяцем она продолжала покупать их и мысленно облагораживать свой маленький частный рай ковриками из «Икеи» и полосатыми занавесками из нее же.
Когда я думаю об этом, меня охватывает нечто вроде благоговения. Каждый день человек терпеливо создает параллельную реальность и протискивается сквозь крошечную мятую дверцу лотерейного билета из своей собственной жизни в другую – причем даже не в ту, где он счастлив, а всего лишь туда, где допускается такая возможность.
Скажем, один шанс из пяти тысяч.
Удивительно, до чего изобретательны становятся некоторые люди, когда им не хватает надежды.
Кто-то однажды сказал мне, что это история о самообмане, о торжестве иллюзии над здравым смыслом. Однако я по-прежнему думаю, что это история о чуде, которого не случилось. Этим оно и ценно – невоплощенностью.
Девушка не выиграла, разумеется. Она еще долго ездила в электричке, покупала билеты, учила язык, затем сменила работу, нашла еще одну…
Прошло довольно много времени. Однажды утром она обнаружила себя стоящей на платформе в ожидании пригородного поезда, но только уже в другом измерении. Воздух пах свежескошенной травой, люди вокруг были приветливы и говорили на понятном языке – теперь она даже думала на нем и видела сны. Ее ждала новая работа, а вечером ей предстояло вернуться в съёмную квартиру – нормальную человеческую квартиру с полосатыми шторами и тощим котом, которого в ближайшие два года она планировала перевезти в их собственную.
Сбывшееся чудо меняет реальность, несбывшееся – человека. Когда несколько лет назад уже выросшая девушка рассказывала эту историю, у неё всё было хорошо. Она любила город, в котором жила, и понимала его разговоры. Ее тощий кот растолстел и гонял нового маленького кота по дому, который не без оснований считал своим.
Из сбывшихся чудес рождается сказка. Из несбывшихся получается жизнь. Сотни невыигрышных лотерейных билетов складываются в приз, который невозможно измерить. Я думаю о девочке, твердо знавшей, что волшебства не случится. Весной, когда теплеет, она спускается в сад и высаживает перезимовавшие фиалки в рыхлую землю.
Они распускаются ярко-синими цветами с белой каймой.
Жаворонки
В шестом классе меня подрядили на общественно-полезные работы. Я занималась русским с Юлькой Тумановой. В переводе с языка школьных эвфемизмов это означало, что я пишу за Юльку сочинения и пытаюсь вдолбить ей правила, которых не знаю сама. Дважды в неделю я переступала порог тумановской квартиры и оказывалась среди клонированных березовых стволов, ровных, как единицы в тумановской тетради. Родители Юльки очень любили фотообои. И дважды в неделю меня встречала бабушка Тома Ивановна.
Она была не настоящая бабушка, а чья-то дальняя родственница. Очень толстая, с покатыми, как на портрете Гончаровой, плечами, производившая впечатление тяжеловесной бесшумности. Парадоксальное сочетание, но я не знаю, как объяснить это иначе. Когда Тома Ивановна появлялась в прихожей, казалось, тебе навстречу выплыл приветливый холм.
Холм брал меня за руку и вел на кухню.
В семье Тумановых у Томы Ивановны было лишь одно занятие: она готовила.
Господи, как она готовила!
На ее котлетах хотелось жениться. Борщ было стыдно есть: он во всем, абсолютно во всем превосходил тебя. Блинчики с грибами могли довести чувствительного человека до депрессии: он понимал, что самое яркое событие в его жизни произошло и ничего прекраснее уже не случится.
