Размышляя обо всем этом, я делаю два шага к березовому кругляшу и внезапно осознаю, что это не пальцы. Это две усохшие сливы.
Возле терновника Вася уже ждет, примеряясь к веткам.
– Ну, – говорит, – взялись! Над чем задумалась?
Не объяснять же человеку, что за последние три минуты я помогла ему избавиться от трупа, была задержана, меня судили, впаяли двушечку и выпустили по УДО через десять месяцев. И что Николай-то, оказывается, жив, а не лежит в погребе, отражаясь в банках с огурцами или, допустим, вишневым компотом.
– Да ничего, – говорю. – Профдеформация. Потом как-нибудь расскажу.
– Ты про сливы, которые типа обрубышей? – ухмыляется Вася. – Знал, что тебе понравится!
Веер со щелчком захлопывается.
То есть вот взрослый человек. Взрослый человек нашел сморщенные желтые сливы. И обдуманно разложил их рядом с секатором, отдавая себе полный отчет в том, как это будет выглядеть. Я бы даже сказала, целенаправленно разложил. И пока я пыталась сообразить, в огурцах отражается усопший или в вишневом компоте, тихо радовался своей затее.
– Знаешь что, – говорю, слегка придя в себя. – Знаешь что! А свались я там с сердечным приступом? Сидел бы ты сейчас над моим трупом, рыдая и запоздало раскаиваясь.
– Я бы? Сидел? – удивляется Вася. – Христос с тобой, голубка. Я бы тебя в погреб спустил, к огурчикам.
* * *
– Вась, – говорю, покусывая травинку, – я про тебя в стенгазету напишу.
– Валяй, – флегматично соглашается Вася.
– Пороки твои бичевать буду, – говорю.
– Эт' какие? – интересуется Вася.
– Алкоголизм, – говорю. – И неуемную страсть к разрушению чужой собственности.
Сидим мы с ним, кстати говоря, на обломках нашего забора.
Вася с механистичностью башенного крана поворачивает ко мне косматую свою башку. Некоторое время без выражения смотрит на меня.
Я демонстративно сплевываю травинку на землю. С таким видом красный комиссар рвал рубаху: давай, стреляй в комсомольскую грудь!
Вася молчит долго, очень долго. Щурится, потягивается с хрустом. Я уже начинаю думать, что дерзость моя сошла мне с рук.
– Книжку читал, – роняет Вася без видимой связи с предыдущим. – Там про одного деятеля понравилось. – Он прищуривается. – «Был туповат и поэтому бесстрашен».
Хм. После тридцати лет общения стоило бы запомнить, что Василий, вообще-то, та еще язва.
– Причем, – говорю мрачно, – наверняка это была эпитафия.
Вася от души смеется.
– Пиши про меня, – говорит, – куда хочешь. Только чтобы с фотографией.
– Еще не хватало, – говорю. – Набегут желающие комиссарского тела. Не успеешь мяукнуть, как уже женат.
– Да не с моей фотографией-то, – ласково, как дурочке, поясняет Вася. – Забора!
Сентенция
У моего друга и соратника по деревенской жизни Василия однажды завелась любимая сентенция. «Если ничего не видно, это не значит, что ничего нет».
Период Васиной любви к нравоучительным фразам совпал с моим подростковым возрастом. Я воинственно отрицала мудрость, накопленную предками. «Банан велик, – язвительно говорила я Васе, – а кожура еще больше». Намекая на то, что не надо фальшивых глубин и ложных глубокомысленностей.
Но что Васе до сарказма городской малолетки, когда он нашел универсальный принцип всего!
Вот мы идем купаться, по дороге нам встречается непроглядная лужа, я снимаю сандалии и пытаюсь перейти ее вброд. Распарываю пятку осколком бутылки. «Если ничего не видно, это не значит, что ничего нет, – хмуро говорит Василий, обматывая мою кровоточащую ногу своей футболкой. – Сложно было обойти?»
Поход за грибами в Васиной компании – это череда ударов по самолюбию. Я исходила поляну вдоль и поперек, получив в награду за усердие два маслёнка. Но появляется Василий и за две минуты набирает дюжину выставочных боровиков. «Если ничего не видно, это не значит, что ничего нет», – снисходит он до объяснения, жалостливо глядя в мою корзину.
И так далее, и так далее. На каждом шагу. При каждом удобном случае. Вскоре мне стало казаться, что вся жизнь состоит из удобных случаев для демонстрации Васиной псевдомудрости.
Тем летом к нам приехала погостить дальняя родственница – женщина, в которой требовательность к окружающему миру приобрела гипертрофированные размеры после получения звания «Заслуженный учитель». Наш бестолковый деревенский быт вызвал ее справедливое презрение. Но больше всего родственницу возмутило попустительство родителей моей дружбе с деревенским охламоном.
Она пыталась разъяснить им неприемлемость подобных контактов, но столкнулась с поразительным легкомыслием. Мама с папой симпатизировали Васе, а мой круг общения и вовсе никогда не ограничивали. Тогда родственница зашла с другой стороны. И надо отдать ей должное – это было сделано виртуозно.
Василий заглянул к нам, уже не помню по какому поводу. Родственница завела с ним непринужденный разговор, и никто из нас не заметил, в какой момент светская беседа образованной дамы с вахлаком перешла в инспектирование его знаний.
«Заслуженного учителя» родственнице дали не зря. Она била прицельно, и каждый удар рушил стену, за которой пряталось чудовищное Васино невежество. География. Биология. Физика. Математика. С каждым его ответом на ее лице все явственнее проступало сострадание. «Несчастный юноша!» Василий потел и корчился, но уползти из-под обстрела был не в силах. Родственница вскрыла его, как устрицу, и выставила на всеобщее обозрение: ешьте теперь, если не побрезгуете.
– Приятно было побеседовать, – великодушно сказала она напоследок. – Вы крайне интересный экземпляр! Такая первобытная нетронутость – просто удивительно!
И ушла, посмеиваясь.
Тут-то и настал мой выход. Пока мама молча разливала чай, я погладила Васю по голове и сочувственно сказала:
– Если ничего не видно, это не значит, что ничего нет.
Имея в виду содержимое Васиной башки.
В другое время Василий съел бы меня с сандаликами. Но момент был выбран стратегически безупречно: мой друг был настолько унижен и раздавлен, что на сопротивление у него не осталось сил.
Мама с папой обернулись ко мне. Лишь много лет спустя я догадалась, что они оба были поражены не меньше, чем Вася, и не меньше, чем он, стыдились – потому что не смогли, не сообразили остановить это избиение.
По их лицам я вдруг поняла, что сейчас услышу что-то ужасное. Мне стало не то чтобы страшно. Но если бы в тот момент кто-то предложил мне маховик времени, чтобы открутить обратно последние десять секунд, я бы, пожалуй, отдала бы за него пару месяцев лета.
– Васина футболка, наверное, высохла, – очень спокойно сказала мама. – Принеси, пожалуйста. Она возле бани.
