– Ну, например, двести шагов.
– Это далековато.
– А какая вам разница, если я уверен, что уложу их?
– Ни вам, ни кому другому с такого расстояния не попасть.
– Спорим на пари?
– Спасибо! У меня есть менее глупые способы вкладывать деньги.
– Подведите меня на двести шагов, большего от вас не требуется.
– Если настаиваете, следуйте за мной, но это очевидная глупость.
С этими словами Перро ложится на траву, берет в зубы ремень своего карабина с только что взведенным курком, ползет по ковру из мха и хвои, так плотно прижимаясь к земле, что его не заметишь за двадцать шагов.
Сэр Джордж попробовал взять свое ружье так же, но то ли ружье его тяжелее, то ли челюсти не так сильны, но ему пришлось от этого отказаться. Он двинулся вперед – причем довольно проворно – на четвереньках, скользя по земле на локтях и коленях.
Охотники попали в красивейшую рощу красных сосен, разросшихся на склоне Скалистых гор. К востоку от этой рощицы на плато и находились медведи три часа назад.
– Вы думаете, они все еще там? – шепчет еле слышно наш джентльмен.
– Думаю, да, – так же шепотом отвечает метис, – у них сиеста: наелись лука и теперь или дремлют, или играют друг с другом. До темноты косолапые едва ли отправятся дальше. А сейчас ни звука!
Они поползли дальше, хвоя и мох поглощали шум движений, только благодаря этому и можно было рассчитывать на успех.
– Осторожнее, – тихо произносит Перро. – Вот! Теперь вы их видите?
– Вижу только темные камни.
– Это не камни, а медведи, они далеко от нас и отсвечивают на солнце, как выдры.
– Подползем еще, я плохо их различаю.
– Возьмите очки.
– Да, действительно. Вы правы, Перро, мы, пожалуй, далековато, но приблизиться не удастся – рощица кончается.
– Можно ползти по открытому месту. Гризли много, они чувствуют свою силу и едва ли пустятся в бегство.
– Нет, я сказал, что буду стрелять с двухсот метров, значит так тому и быть!
– Это глупо.
– Я отвечаю за свои поступки, вся ответственность на мне.
– Воля ваша!
Сэр Джордж, опершись локтем левой руки о колено, аккуратно поддерживает ружье, поднимает его, ищет цель и тихо нажимает на курок.
За оглушительным шумом выстрела последовал хриплый, сдавленный, устрашающий вой.
Один из медведей, лениво гревшийся на солнышке, подскочил, словно под ним рванула мина, встал на задние лапы и тяжело упал на землю.
Остальные лежебоки в тот же миг вскочили, повернули головы в сторону рощицы, откуда прозвучал выстрел, – увидев среди сосен белый дымок, уверенные в свой силе, бросились все трое навстречу невидимому противнику.
Охотники одновременно отбежали в сторону от места, где еще не рассеялось облачко дыма.
Сэр Джордж различает за стволами силуэт сильного красивого медведя, который замер, принюхиваясь к воздуху. Улучив этот редчайший момент, англичанин с невозмутимым хладнокровием стреляет второй раз. Медведь опрокидывается навзничь, с диким рычанием пытается повернуться, подняться, раскидывая в стороны щепки, но его усилия напрасны.
– Ну что? – торжествующе кричит сэр Джордж. – Что скажете на это?
Перро, которого не видно, потому что он прижался к кедру, говорит:
– Для любителя неплохо, но расстояние слишком велико.
Два других медведя, не понимая, где враг, замерли в нерешительности в пятидесяти метрах. Один справа от Перро, второй, – слева, наискосок.
Метис быстрым красивым движением вскидывает к плечу свой старенький «шарп», разворачивается вправо, прицеливается и стреляет.
Выстрел совсем слабый по сравнению с теми, что раздались раньше, гильза отскакивает; открыв ствол, Перро вставляет туда новый патрон – вся операция не заняла и трех секунд.
Не глядя больше в сторону рухнувшего зверя – для таких профессионалов выстрелить значит убить, – канадец обнаруживает, что четвертый медведь, учуяв его, подобрался совсем близко.
С фантастическим спокойствием, словно перед ним заяц, Перро успевает предложить:
– Если хотите, сэр, этот ваш…
В ответ раздаются ругательства; сэр Джордж занят странным делом: прижав к себе тяжелый карабин, обливаясь потом, он безуспешно пытается открыть затвор ружья, чтобы вставить патроны.
– Черт возьми! – кричит Перро. – Скорее стреляйте, вон ваш медведь, он еще жив, он поднимается, бежит сюда.
Перро еле успел повернуться лицом к своему медведю – тот уже на расстоянии шести шагов.
В это же время сэр Джордж видит, как один из подстреленных им медведей, наверняка смертельно раненный, но чудовищно свирепый, несется к нему.
Слабенький выстрел «шарпа» раздается вторично, и Перро с легкостью, необыкновенной для человека его возраста, отскакивает в сторону, подальше от бьющегося в судорогах зверя.
Медведь убит наповал.
– Что же этот болван англичанин не стреляет? – непочтительно бормочет охотник, выбрасывая быстрым движением гильзу.
Словно в опровержение его слов раздается слабенький выстрел, потом второй, третий, четвертый…
– Револьвер! – презрительно кричит Перро. – Да это все равно что горохом пулять!
Сэр Джордж, видя, что зверь, раненный в плечо, разъяренный, с пеной на губах, выплевывая при каждом выдохе струю крови в палец толщиной, совсем рядом, бросает свое ставшее ненужным ружье и, выхватив пистолет марки «смит-и-вессон», разряжает его в хищника почти в упор.
Даже при рукопашной револьвер для таких животных слишком слаб, пуля не способна пробить плотную шерсть, толстую шкуру и пятисантиметровый слой жира.
Последнюю пулю джентльмен пускает медведю прямо в рот, она сносит часть языка, несколько зубов, но зверя это не останавливает.
Обезоруженный, не взявший даже ножа, настолько он был уверен в своем ружье и в своей меткости, сэр Джордж, сбитый гризли, падает на спину.
Изрешеченный пулями, агонизирующий, но все еще опасный, зверь пытается добраться до головы охотника, а Его Высочество, судорожно вцепившись в шерсть, старается увернуться от раскрытой медвежьей пасти, откуда свисает изодранный в клочья, пахнущий горелым язык.
Несмотря на отчаянное положение, аристократ не зовет на помощь.
– Да что же ты, – кричит Перро, подбегая со своим стареньким ружьецом, – что же ты, надутый гордец, не зовешь на помощь? Не знаю, стоит ли тебе спасать жизнь. Доволен ли ты, проклятый англичанин, охотой или нет?
Сэр Джордж, раздавленный медвежьей тушей, чувствуя, как когти впиваются ему в грудь, наконец сдается. Инстинкт самосохранения берет верх над его гипертрофированным самолюбием. Сдавленным голосом, совсем ослабевший, он кричит:
