— Шапку обратно в музей, — сказал Голован.
— Чего? — не расслышал Хваленый.
— В музей, сказал.
Наступила тишина, даже дорогу за деревьями стало слышно. И вдруг ожил капитан Короедов:
— Все правильно! Шапка — народное достояние! Реликвия! Ее народу надо вернуть!
— Ага, реликвия! А кто Студенту ее за пятнадцать кусков сбагрил, сука?! — крикнул Витек.
— Тихо всем! — рыкнул Голован. — Шапку мы все равно не спихнем, ни один барыга к ней даже не притронется — вещь слишком известная, только спалиться. Потому лучше отдать подобру-поздорову. Сказать, мол, так и так, нашли ценную реликвию, решили вернуть государству… И нам еще всякие ништяки за это будут положены…
— Типа бесплатной путевки в Магадан? — съязвил Витек.
— Какие ништяки! Мы же Студента завалили! — крикнул Хваленый. — Пойдет разбор, эксперты, пятое-десятое, все вскроется, как два пальца! Ты чего, Голован?! Очнись! Нам кранты будут, а не ништяки!
Голован уперся в него тяжелым взглядом.
— Ты что, балда, из своего ствола его хлопнул, что ли?
— Нет… Вон, его ствол был, мусора этого… — Хваленый показал на Короедова.
— Так а чего ты тогда кипешишь? Вот мусор его и завалил, а мы тут не при делах. Соображаешь?
Хваленый посмотрел на Голована, посмотрел на Короедова. Он все равно не понимал.
— А чего он его завалил тогда?.. Ты чего его завалил, морда мусорская?
— Не знаю… — капитан растерянно заморгал. И вдруг оживился, выпрямился, даже грудь колесом выпятил. — Так я ж его преследовал, по горячим следам. Догнал, отбирал… Изымал… награбленное народное имущество… При оказании сопротивления применил оружие… Восстанавливал законность…
— Рискуя собственной жизнью, — ехидно подсказал Витек.
— Так все равно не сходится! — упрямился Хваленый. — Он запустил Студента в музей, сигналку отключил, сам свалил… Сейчас там, в Кремле, вся ментовка на ушах, а он — что?.. Да на фига нам это все надо?! — загремел он. — Мудозвона этого покрывать! Шел бы он в жопу!
— Вот здесь ты абсолютно прав, — неожиданно согласился Голован. — Дай-ка сюда ствол, Хваленый.
Тот мгновенно притих.
— Ты чего, Голован? Зачем?
— Дай сюда, говорю.
Хваленый протянул ему ПМ, опасливо отступил на шаг. Голован взял пистолет, с щелчком оттянул курок… В следующее мгновение прогремел выстрел. Хваленый и Витек дернулись и присели. Капитан Короедов тоже присел, но неловко, будто споткнулся. Опустился на одно колено. Еще как-то изумленно глянул перед собой, расставил в стороны руки — и только после этого упал. В виске его зияла кровавая рана.
— Этот мудозвон во всем раскаялся, — негромко сказал Голован. — Понял, что ничего хорошего ему в жизни не светит. А может, просто не поделил со своим подельником шапку… Короче, пристрелил сперва его, а потом себя. Примерно так. Вопросы есть?
Хваленый и Витек закрутили головами. Вопросов не было.
* * *
Через несколько дней в «Московской правде» вышла небольшая заметка под заголовком «Так поступают советские люди». Речь в ней шла о таксисте 12-го таксомоторного парка г. Москвы Викторе Тихомирове, который подвозил двух мужчин в поселок Купчино. По дороге они заметили на обочине машину с открытым капотом и остановились, чтобы оказать помощь. К их удивлению, рядом с машиной никого не оказалось, зато из лесопосадки, расположенной рядом, донеслись звуки выстрелов. Заподозрив неладное, мужчины поспешили туда. На небольшой опушке они обнаружили два трупа и сумку с бесценной реликвией — шапкой Мономаха, которая буквально несколько часов назад была похищена из Оружейной палаты. Как законопослушные граждане, Тихомиров и его пассажиры сразу сообщили о своей находке в ближайшее отделение милиции…
«…Что отличает людей новой, социалистической формации? Какая яркая черта выделяет москвичей среди обитателей Лондона, Парижа, Гонконга и прочих мировых столиц, погрязших в криминале и коррупции? — вопрошал в конце заметки автор. И сразу же давал ответ: — Их кристальная честность и бескорыстность. Их вера в незыблемую силу закона…»
Последнюю фразу Голован прочел вслух, причем дважды, и назидательным тоном. Перстень приятно грел его палец, передавая тепло всему организму, даже застарелая язва желудка перестала напоминать о себе. И еще он испытывал необыкновенную легкость и подъем настроения, как когда-то, когда в побеге удалось вскочить в проходящий по тайге товарняк и оторваться от солдат с собаками. Он знал, чувствовал, что ему попер фарт и впереди большие дела, воровская слава, непомерное бабло, почет и уважение блатных.
— Вкурили, урки? — насмешливо спросил он, комкая газету и вытирая ею пролитое на столе пиво. — Кристальная честность и бескорыстность! А ты, Витек, не только фраеров в своем такси на копейки обуваешь, но и корешей насаживаешь! Хваленому водки налил на два пальца меньше, чем себе, и даже мне недолил на палец!
Он отодвинул пустую кружку.
— Да я… — испуганно начал оправдываться Витек, но Голован поднял громадную ладонь и почти накрыл ею лицо таксиста.
— Глохни, жмотяра! Шас я тебе не предъяву кидаю! Просто метнись мухой и притарань еще по две кружечки с «прицепом»! В цвет я базарю, Хваленый?
— В цвет, старшой, — угодливо закивал тот. — В самый цвет!
В спертом воздухе воняло пивом, рыбой, по́том и табаком. За высокими столиками стояли хмурые завсегдатаи окраинной пивной, пили пиво «с прицепом», вполголоса обсуждали что-то, рассказывали анекдоты, смеялись, матерились. Презрительно выпятив нижнюю губу, Голован сквозь сизый дым проводил взглядом Витька, который, извиваясь ужом, пробирался к стойке с пивом на виду и водкой под прилавком. Народу было много, и хотя публика здесь не отличалась воспитанностью и деликатностью, но столик рядом с их троицей оставался пустым — устрашающий вид Голована и блатные манеры Хваленого явно не располагали к соседству.
Впрочем, нет — за соседним столиком стоял какой-то щекастый фраер в мятой шляпе и, прихлебывая жидкое, цвета кошачьей мочи пиво, нагло рассматривал Голована. Когда он здесь нарисовался?! Голован мог зуб дать за то, что только что его тут не было!
— Ну ты, вошь мордатая, чего пялишься?! — миролюбиво спросил Голован. Он находился в благодушном расположении духа и ожидал, что фраер рассыплется в извинениях и мгновенно исчезнет.
— А что, смотреть нельзя? — неожиданно огрызнулся тот.
У Голована даже челюсть отпала от изумления. Какой-то никчемный чухан, созданный, чтобы спать под шконкой в петушином кутке, попер на него — смотрящего череповецкой зоны, грозу тиходонских фуфлометов, фартового налетчика обеих столиц! Такого просто не могло быть! Но есть: вот он, глядит с легким прищуром, как авторитетный блатарь или даже «законник», но ни тем ни другим он быть не может — за версту видно… Может, мент?! Да и менты такими не бывают…
