Потом он вставляет стекло витрины на место, включает сигнализацию и дожидается утра. Утром сдает пост и отправляется домой. Или нет, сразу к ювелиру. К коллекционеру…
И вот тут начинаются проблемы. К какому коллекционеру? У него ведь нет знакомых коллекционеров. Он легавый, у него есть знакомые легаши, знакомые военные, есть даже один врач-дерматолог знакомый. Какие, к лешему, коллекционеры?
Познакомиться. Ага, познакомиться с коллекционером… Хрен. Это ведь вещи семнадцатого века, из самой Оружейной палаты, никто даже связываться не станет… Эх, бляха-муха. На блошиный рынок, что ли, снести? Нет, просто отдать ковш этому Хваленому: на, гад, подавись. Пусть сам крутится, сбывает через своих барыг.
А что? Кажется, это вариант. В каком-то фильме проигравшийся бандюган вернул вместо денег другому бандюгану серебряный браслет. И все проканало, никаких претензий.
Но в какой-то момент Короедов понял, что дело даже не в этом. Он просто не сможет открыть витрину. Даже если отключит сигналку. На витринах американские замки с тройной блокировкой, какие-то сверхточные титановые ключи, доступ к которым есть только у директора и главного хранителя музея… И бронированное стекло с защитой от взрыва. То есть даже если он саданет по нему из табельного ПМ, там останется только вмятина с трещинами. Или без трещин…
— Простите, товарищ капитан. Я тут немного заблудился, вы не поможете мне?
Короедов поднял глаза. Перед ним стоял крепкий, с иголочки одетый бородатый мужчина в дымчатых очках.
— А ну, отойдите от стола, гражданин! Здесь посторонним находиться не положено! — рыкнул Короедов.
На мужчину нисколько не подействовал его суровый тон. Он даже будто не расслышал.
— Понимаете, я ищу шапку Мономаха, никак не могу найти! Такая круглая, золотая, с крестом, знаете? Обошел все залы и что-то не увидел… Может, ее украли, вы не в курсе?
Чего, чего?! Шутник, бляха… Короедов уже брови нахмурил, челюсть выпятил, собираясь послать гражданина куда следует… И тут его торкнуло.
КГБ!!! — нарисовались вдруг перед глазами три аршинные красные буквы с тремя восклицательными знаками. Товарищ из органов. Пронюхали, что он проигрался Хваленому! А теперь следят, ждут, когда кинется грабить Оружейную палату!.. Бляха-муха, вот это попал!
— Да что вы такое говорите, гражданин? — выдавил Короедов и сам свой голос не узнал. — В четвертый зал пройдите, там найдете вашу шапку…
— Точно найду? — уточнил гражданин. С намеком как будто, с подковырочкой.
— Это… Хе-хе… Не сомневайтесь… В четвертый зал, гражданин… Да, в четвертый. Вон там, направо, пожалуйста…
Короедов встал, вежливо указал ладошкой направление. Странный мужчина на ладошку даже не взглянул, окинул капитана взглядом и спросил строго:
— А фамилия ваша как?
— Короедов, — убито произнес капитан.
— Значит, все правильно! Это вы на сходняке были, всем бродягам предложение сделали, а я его выиграл. Значит, будем работать вместе!
Когда он ушел, Короедов упал на стул и какое-то время сидел не шевелясь. Совсем муторно стало на душе, пот прошиб. Из огня, что называется, да в полымя. И что ему теперь делать? Пойти застрелиться?..
Он мучительно прикрыл глаза, повторяя про себя, как молитву: «Что делать… что делать… что делать…» А когда открыл, то обнаружил свернутую в трубку бумажку размером с проездной талон. Она лежала на пульте, между двумя рядами кнопок, он ее только сейчас заметил. Короедов огляделся. Посмотрел на потолок. Развернул бумажку под столом.
«Знаю про твою беду. Помогу. В 6.30 на остановке у ГУМа».
Написано карандашом, ровный уверенный почерк. Совсем не похож на тот, что в записке от Хваленого. Но откуда записка-то взялась? Ответ мог быть только один: мутный мужик из органов подбросил. Ловко сработал. Это что получается: он хочет развести его, как дурачка, что ли? Как-то слишком просто все, наивно даже. Особенно для органов. А может, они именно так и работают — в лоб, напролом, чтобы сразу с ног сбить?..
Когда вечером ушел последний посетитель, когда захлопнулись двери за уборщицей и главным смотрителем, который обычно покидал музей последним, Короедов прошел в четвертый зал, убедился, что шапка Мономаха на месте. Даже все камешки на ней по каталогу сверил.
Эту ночь он не дремал, не расслаблялся, сидел за пультом, как вздернутый. Во время обходов ступал тихо, прислушивался. После полуночи со второго этажа спустился дежурный напарник Зудин, предлагал партию в рамс, Короедов отказался. Зудин посидел какое-то время, жаловался на жену, на маленькие премиальные, потом ушел к себе.
Под утро Короедов делал очередной обход. Между третьим и четвертым залом он увидел женщину в купальнике. Она жонглировала огненными шарами. Шары гудели и рассыпали искры. На ее лице прыгали и дрожали тени, и лицо постоянно менялось — то вытягивалось в оскаленную волчью морду, то втягивалось обратно. Не переставая жонглировать, женщина громко и внятно сказала:
— Ты дурак, Короедов. Органы тебя давно в бараний рог свернули бы, а не записочки писали. Мозгами шевелить надо. А будешь шкериться по углам — сам на себя руки наложишь.
Короедов повернулся кругом и пошел на место на прямых деревянных ногах. За пультом кто-то сидел. Когда подошел ближе, увидел, что это он сам и сидит. Пульт и стена залиты кровью, в черном опаленном виске — дыра, на полу под обвисшей правой рукой валяется «макаров».
Он открыл ящик стола, осторожно и почтительно отодвинув холодную руку, достал из потайного отделения заветную чекушку «Столичной» и отправился в туалет. Запершись в кабинке, выпил чекушку, выкурил подряд три сигареты. Когда вернулся на свое рабочее место, трупа уже не было. И крови тоже, и «макарова»…
* * *
Половина седьмого. Обошел все остановки возле ГУМа — на Красной площади, на Куйбышева, Сапунова и 25 Октября. Людей мало, ошибиться не мог — нет его. Обошел еще раз и испугался. Вдруг захотелось, чтобы непременно пришел, чтобы спас его. От страшного долга, от Хваленого, от черной опалины на пробитом виске. Нет больше сил терпеть… Ну а если он все-таки из органов, так пусть тогда арестует, хрен с ним, хоть какое-то облегчение. Короедов был на все согласен…
Когда в третий раз свернул с Красной площади — увидел. Он вышел из арки на противоположной стороне улицы, одетый в модную куртку с капюшоном. Остановился, призывно мотнул головой и пошел в сторону Манежки. Короедов подлетел к нему мелкой рысью, чуть не угодив под хлебный фургон.
— Двигай за мной, не шуми.
Минут десять шли, минут десять капитан Короедов пялился в широкую уверенную спину. Зашли во дворы на Горького, сели на скамейку за детской площадкой. Мужчина натянул на голову капюшон и заговорил, не поворачивая головы:
— У тебя долг перед Хваленым, десять «косых», так?
У Короедов сперло в горле. Он молча кивнул.
