— Мой отец был кое в чем прав, — сказал Тирас.
Я выжидающе склонила голову.
— Я в точности как он.
Я открыла рот, чтобы возразить, но он мягко накрыл мой рот ладонью.
— Я унаследовал его дар. И могу превращаться в кого угодно. Но я не хочу быть таким, как он.
— Кем же ты хочешь быть? Выбор за тобой, — спросила я, целуя пальцы, по-прежнему прижатые к моим губам.
— Я хочу быть хорошим человеком, — твердо сказал Тирас. В его голосе звучала правда. — Справедливым королем. Твоим мужем, братом Келя и отцом нашего ребенка. Помимо этого, я буду тем, кем ты пожелаешь меня видеть.
— Тогда, думаю, я тебя удержу, — прошептала я.
* * *
Буджуни сказал, что нельзя исцелиться, ненавидя, так что королевству предстоял долгий путь исцеления. В Джеру хорошо умели ненавидеть. Его жители растили и пестовали это чувство столетиями, оно было тесно переплетено с традициями и историей, и на перемены требовалось время.
Пряхи, Целители, Перевертыши и Рассказчики все смелее заявляли о своих талантах, приободренные изменениями в политике королевства, однако у некоторых жителей они по-прежнему вызывали страх. Золтев дал бывшим подданным множество причин бояться и избегать Одаренных. Он использовал силу для устрашения и разрушения, и не в тех руках дары Создателя действительно могли быть ужасны. Но Творец наделил своих детей не только дарами, но и способностью к выбору. Как сказал Соркин, то, как человек распоряжается даром, и есть его истинная мера. Поэтому мы с Тирасом переписали законы, и теперь любой подданный оценивался по своим поступкам, а не способностям.
Кель страдал. Ему было особенно сложно избавиться от ненависти. Он вернул к жизни Тираса и исцелил меня, но так долго скрывал свой дар, что теперь его невозможно было принять. А еще Кель больше не доверял самому себе. Его слишком много раз спасали и предавали люди, о которых он неправильно судил.
Леди Фири исчезла, ускользнув с поля боя и превратившись в очередную бессчетную версию себя. Ее отец умер вскоре после атаки на Джеру. Оказалось, что она солгала не обо всем. Вольгары действительно напали на сопровождавший ее отряд, но никому бы и в голову не пришло, что все это подстроено ей самой. Никто не знал, как она связалась с Вожаком. Мы знали только, что они заключили сделку, но все пошло не так, как она надеялась. Поэтому мы держались настороже, успокоенные лишь тем, что она может изменить обличье, но не лицо. Дни леди Фири миновали безвозвратно.
Управление провинцией перешло к единственному живому родственнику лорда Фири — его сестре. Палата лордов некоторое время страдала от мысли, что во главе целого края встанет женщина, но их протесты были слабыми, а аргументы — беспочвенными. Вскоре они поспешили удалиться в свои крепости и цитадели, чтобы изображать там власть, которой больше не обладали. Отец уехал в Корвин, пережив непродолжительный приступ недомогания из-за моих ран. Я его отпустила. Буджуни сказал, что так надо. Я отпустила отца, избавилась от ненависти — и начала исцеляться.
* * *
Ноги ныли, спина затекала, шаги становились все медленнее. Ждать оставалось недолго. Схватки стали почти постоянными, живот — комично большим, уснуть ночью удавалось все реже. По ночам я часто стояла на балконе, вглядываясь в городскую площадь внизу. Темнота была наполнена нежными словами, эхом спокойных снов и отзвуком материнских сказок. Внезапно мои волосы взметнул ветер, донеся обрывки знакомой мелодии. Какая-то женщина убаюкивала дочь — точно так же, как до нее это делали мать и бабушка.
Дочь Джеру, дочь Джеру,
Кто там едет поутру?
Пробил час, летит гонец,
Ждут невесту под венец.
Теперь я была осторожна со словами. Берегла их, роняла скупо и точно и, запечатлевая поцелуй на коже Тираса, никогда не вкладывала в него задней мысли или мимолетного пожелания. Я уже поняла, как смертельно может быть неосторожное слово. Но сегодня я пела простую женскую песню, наслаждаясь тем, как слова выскальзывают из моего рта, будто округлые белые камушки, и без стука падают в бездонный колодец мира. Скоро я спою ее своей дочери. Гвен, старая Рассказчица, предсказала девочку. Тирас вздохнул и пробормотал что-то про упрямых женщин, однако его лицо просветлело, а мысли забились в радостном предвкушении.
Крепки мачты корабля,
Верно сердце короля.
Дочь Джеру, дочь Джеру
Едет в церковь поутру.
Час был поздний, и все же я дожидалась своего неугомонного короля, не утратившего любви к полетам. Тени дрогнули, что-то мелькнуло, и я увидела, как он приближается с востока, едва различимый на черном бархате неба. Орел заложил круг и начал спускаться по величественной спирали, которая закончилась на балконных перилах рядом с моей рукой. Он не стал сразу превращаться, а сперва сложил крылья и приник ко мне головой, будто извиняясь за долгое отсутствие. Я нежно погладила угольную грудь и изящную белую шапочку, показывая, что не сержусь. Из сердца орла вспорхнуло единственное слово, и я улыбнулась, услышав его.
Дом.
Эпилог
ОНА БЫЛА ТАКОЙ крохой. Глаза — вот и все, что было в ней большого: темные и серьезные, словно ночное небо, они, казалось, занимали ее лицо целиком. Телосложением она скорее походила на птичку — легкую, как ветер, и такую же изящную. Тонкие кости, мелкие черты, заостренный подбородок и ушки эльфа. Что же до черных волос — как у папы, — их шелковистый водопад не раз напоминал мне птичье оперение, когда я заключала дочь в порывистые объятия.
Рен, «крапивник» на местном наречии. Имя вспыхнуло у меня в сознании, едва я ее увидела, и я приняла его как подарок, со спокойной душой доверившись Отцу Всех Слов.
— Что ты делаешь?
— Я делаю кукол, — ответила девочка, и между изогнутых губ показался розовый язычок — свидетельство крайней сосредоточенности.
Она перетягивала шнурком набитую чем-то тряпку — по-видимому, той предстояло превратиться в голову, хоть и не слишком симметричную. Рядом лежали заготовки для рук и ног и три почти готовые куклы. Я присела рядом и взяла одну.
— Расскажи мне о них, — попросила я.
— О! Эта любит петь. — Рен указала на комковатую фигурку у меня в руках. — Эта любит танцевать…
— Совсем как одна моя знакомая девочка, — перебила я с легкой усмешкой.
— Да. Прямо как я. А эта любит бегать. — Она кивнула на самую маленькую.
— А эта? — Я указала на марионетку, которая только что обрела голову и конечности.
— А это принц.
— Принц?
— Да. Принц кукол. Он умеет летать… как папа.
— Без крыльев?
— Чтобы летать, не нужны крылья, — рассмеялась Рен.
— А что нужно? — спросила я, проверяя дочь.
