— Упрямая женщина. Спи.
Ни на секунду не прекращая злиться, я прижалась щекой к его плечу и в самом деле задремала. Когда же стоны раненых затихли, а джеруанские холмы на востоке позолотило солнце, моим затуманенным глазам открылась куполообразная крепость — место, которому на необозримое время предстояло стать моим домом. Черный вал, парапеты и крепостная стена тянулись вправо и влево, насколько хватало глаз. Первые лучи легко скользили по темным камням, которые добывали в джеруанских рудниках, и драгоценному перламутру, найденному на дне древнего моря к западу от Дейна. Женщины в Корвине носили такие пластинки в ушах и на шеях — переливы на черной поверхности делали их прекрасным украшением. Однако в Джеру этих камней, очевидно, было столько, что из них складывали стены.
— Добро пожаловать в Джеру, леди Корвин, — пробормотал король, и его окутало облаком гордости.
Он источал ее каждой порой, и я поспешно выпрямилась, будто могла ненароком ее вдохнуть. Красота этого города — и его правителя — приводила меня в смятение. Впрочем, я сомневалась, что он обратил внимание на мою гордую осанку или вызывающе вздернутый подбородок; если же и так, ему было все равно. Облегчение Тираса, что он наконец дома, было не меньше радости лошадей, и их всеобщее ликование отражалось, будто эхо в звоннице.
Едва мы приблизились к крепостному валу, со стен грянули трубы, и к нашим ногам плавно опустился мост. Солнце только взошло, но город уже кипел жизнью, и восторженные крики горожан мешались с приветствиями стражи.
— Да здравствует король!
— Король вернулся!
— У нас раненые и убитые, — откликнулся Тирас. В его голосе звучала бесконечная усталость. — Позаботьтесь в первую очередь о них. И оповестите их семьи.
Воины, которые еще держались на ногах, спустились с изнуренных лошадей и принялись помогать своим менее удачливым товарищам. Кель и Тирас продолжили путь по широкой улице — и вверх по холму, где окаймленная деревьями дорога вывела нас к той самой крепости с куполом, которую я мельком видела из-за ворот. Когда мы поравнялись со входом, король спешился и без лишних реверансов снял меня с коня. Я попыталась сделать шаг и чуть не рухнула: в ноги будто налили свинца. К моему безмолвному негодованию, Тирас тут же подхватил меня на руки и пронес через двор к парадным дверям, которые распахнули перед нами с глубокими поклонами. Мы пересекли широкий холл, свернули в длинный коридор и в итоге оказались на самой большой кухне, какую я только видела в своей жизни. Там король бесцеремонно плюхнул меня на табурет и принялся раздавать приказы челяди, высыпавшей из всех углов.
— Накормите ее. Искупайте. Отведите в постель.
Женщина в жестком черном платье выступила вперед и согнулась в низком поклоне. Она выглядела старше хихикающих служанок, которые взирали на короля с неприкрытым восторгом, и, по-видимому, была тут за главную.
— Разумеется, сэр. Добро пожаловать домой, — спокойно сказала она, поглядывая на меня в равной степени с презрением и любопытством. Думаю, сейчас я напоминала драную крысу.
— И заприте ее в северной башне, — велел король напоследок, выходя из кухни и даже не удосужившись проследить, будут ли выполнены его распоряжения.
* * *
После завтрака на кухне — я была слишком измождена, чтобы оценить его вкус, — меня препроводили в северную башню. Комната оказалась такой роскошной, что я даже могла бы получить удовольствие от своего заточения, если бы мне было хоть какое-то дело до розовых лепестков в ванне и шелковых простыней. Увы, они меня не волновали. Конечно, я была благодарна, что меня не стали морить голодом, не лишили сна или одежды, но мне не давали покоя мысли о Буджуни. К тому же я скучала по лесу за окном и по своей комнатке в отцовской крепости. Вернусь ли я туда когда-нибудь?
Меня искупали и позволили высохнуть перед жарким камином, хотя разгорающийся за ставнями день обещал быть отнюдь не холодным. Затем расчесали волосы и втерли в кожу лавандовое масло, как будто я была почетным гостем, а не пленницей из провинции Корвин. Прислуживали мне три девушки; когда их простые вопросы остались без ответа, они обменялись озадаченными взглядами и бросили попытки завязать беседу.
— Вы нас слышите, миледи? — осведомилась одна из них довольно неприветливо. Видимо, они думали, что я молчу из презрения.
Я кивнула.
— Вы нас понимаете?
Я снова кивнула.
— Вы можете говорить?
Я покачала головой — нет. К ее чести, на лице служанки отразилось огорчение. Две другие девушки выглядели изумленными.
— Вы не говорите по джеруански или не можете говорить вообще? — осмелев, поинтересовалась младшая из них.
Я вновь покачала головой. Это были два вопроса с разными ответами, но они, кажется, поняли, когда я коснулась горла, потому что принялись сочувственно бормотать. Я не сомневалась, что им не терпится обсудить мой недуг — если не со мной, то друг с другом. Дворцовая челядь будет некоторое время перемывать мне косточки, а потом, словно по волшебству, забудет навсегда. Я вечно оказывала на людей такой эффект. Молчание — родной брат невидимости.
Наконец служанки оставили меня одну и, как им и было приказано, заперли за собой тяжелую дверь. Я отодвинула занавесь из легкого газа, забралась в огромную кровать и свернулась между пушистыми покрывалами. Из головы не шел Буджуни. Я сомневалась, что кто-нибудь взглянет на него дважды — не то что обеспечит едой и местом для отдыха. Но последние мои мысли перед тем, как их заглушил сон, были все-таки не о верном тролле, а о молодом правителе Джеру. Тирас оказался совсем не таким, как я представляла.
* * *
Три дня я не видела никого, кроме слуг. Меня кормили, купали, одевали в прекрасные наряды. Но со мной никто не заговаривал, даже не смотрел в глаза, и тяжелая деревянная дверь оставалась запертой. Теперь большую часть дня я проводила на огромном балконе, с которого было видно весь город. С такой высоты люди казались крохотными фигурками, вспышками цвета и жизненной энергии — увы, слишком далекими, чтобы до них можно было дотянуться. Конечно, я строила планы побега, но крепость охранялась по периметру, и я сомневалась, что смогу спуститься по гладким стенам. Хотя это не мешало мне напряженно их разглядывать, выискивая мельчайшие зазоры в камнях.
На третью ночь этого странного заточения я проснулась от того, что Кель рывком сдернул с меня одеяло и чуть не силой вытащил из кровати. Он выглядел совершенно обезумевшим. Ничего не объясняя, он до посинения сжал свои пальцы у меня на запястье и поволок по пустым коридорам и винтовым лестницам, освещенным канделябрами. Вниз, вниз, вниз — пока перед нами не оказалась огромная кованая дверь, наводящая на самые мрачные мысли о подземельях и пытках. Холодные каменные плиты почти обжигали ступни босых ног, и я с трудом сдерживалась, чтобы не застучать зубами. Тем не менее я из принципа подавила дрожь, когда Кель отпер дверь ключом из тяжелой связки на кольце и втолкнул меня внутрь.
