– Ты что здесь топчешься?! Полсуток прошло! Переговоры Молотова – Риббентропа устроил! Тебя немцы за нос водят, а сами за этой вшивой деревней американцам сдаются! Ты еще вчера вечером должен был быть на переправах!
– Товарищ полковник… – попытался что-то ответить комбриг.
Находившийся недалеко за своей машиной Терцев слышал, как разъяренный полковник из штаба, нагнувшись, буквально зашипел свистящим шепотом:
– Решил в правильную войну с артподготовкой поиграть?! Ребят пожалел напоследок?!
Подполковник-комбриг повертел головой. Рядом никого не было видно. Сказал негромко, но четко:
– Остынь и не ори! Мне снаряды и горючее подвезли только что.
Они служили вместе еще с сорок третьего. Приехавший полковник выдохнул, присел у танкового катка, расстегнул крючки на воротнике кителя. Сказал примирительно:
– Да знаю я… С меня там наверху стружку снимают – почему остановились? Никого же не интересует, что тут случилось у нас и по дороге…
– Через пятнадцать минут деревня будет наша, – спокойно отозвался комбриг.
Терцев благоразумно решил не выходить из-за машины и не показывать, что был свидетелем разговора. Бесшумно залез в башню своего танка с другой стороны.
В этот момент заработала артиллерия. Деревня на другом конце поля потонула за сплошной стеной разрывов. В считаные минуты там не осталось камня на камне. Лишь только артогонь стих, в небо взмыла зеленая ракета.
– Вперед! – спокойно и привычно проговорил по рации Терцев, уже сидевший к тому моменту на командирском месте в танке, и прикрыл за собой люк наверху.
Полтора десятка Т-34—85, брошенных в атаку, на полной скорости выскочили в поле. Расстояние до деревни преодолели за пару минут. Стреляя на ходу, достигли окраины и рассыпались по разрушенным улицам. Артиллеристы поработали на славу – противник не произвел по атакующим «тридцатьчетверкам», пока они шли по открытой местности, ни единого выстрела. Среди развалин горели вражеские танки и бронетранспортеры, вокруг валялись убитые.
И все-таки в том бою, как потом оказалось, последнем, один выстрел по ним был сделан. За несколько секунд до него Терцев увидел, как вдруг пришла в движение башня неподвижно стоявшей среди развалин «пантеры» с перебитой гусеницей. Успел дать предупреждение в эфир. Они уже взяли противника на прицел, когда ствол орудия «пантеры» окрасился проблесковой вспышкой выстрела. Рядом задымила и остановилась подбитая «тридцатьчетверка» Коломейцева. Терцев послал ответный снаряд и отчетливо видел, как он угодил неприятелю под срез башни, высекая снопы разноцветных искр. Из «пантеры» повалил дым, а майор приказал немедленно сдать назад под прикрытие большой стены разрушенного деревенского дома. Перезарядили орудие, снова взяли противника на прицел. Приготовился открыть огонь из пулемета стрелок-радист. Люки вражеской машины распахнулись. Несколько выбравшихся из них фигурок в черной форме соскочили на землю. Коротко треснула в их сторону автоматная очередь. На этот раз Терцев без промедления приказал открыть огонь. Пулемет «тридцатьчетверки» молотил без остановки секунд двадцать, пока все черные фигуры не остались лежать без движения вокруг подбитого неприятельского танка.
А затем кругом как-то сразу установилась тишина, и только ветер гонял дым по разгромленным улицам. Майор спрыгнул на землю, поспешил к получившей попадание соседней «тридцатьчетверке». На груде камней рядом сидел Коломейцев – ему бинтовали голову. Рядом, раскрыв рот, тряс головой контуженный коломейцевский наводчик. Остальные члены экипажа из огнетушителей заливали языки пламени, лизавшие решетку моторного отсека.
– Вы как?
– Все живы, – отозвался Витяй и кивнул на свой танк: – Лошадь накрылась, нужна новая.
Лязгнув гусеницами, рядом остановилась машина комбрига. Майор доложил обстановку.
– Сбор за деревней! – крикнули им из люка сверху. – Догоняйте!
Терцев кивнул. Поднимая за собой клубы пыли, танк комбрига рванул дальше.
…Война закончилась. Тогда, в первых числах мая, они вышли к переправам на Эльбе и остановились. Впереди, насколько хватало глаз, до самой реки располагалась огромная масса немецких беженцев – тех, кто не успел переправиться на западный берег. При появлении советских танков остатки германских частей на восточном берегу уже безоговорочно сдавались в плен. На Эльбе советские танкисты встретились с американцами.
А затем их танковую бригаду отвели в окрестности Берлина. Столица Третьего рейха лежала в развалинах. Ветлугин раздобыл в автомобильном батальоне «Виллис». Они все втроем побывали в центре города. Постояли в том месте, где располагался выход из бункера Гитлера в сад имперской канцелярии. Заглянули вниз – там все было залито водой. Кругом нашими саперами были расставлены таблички с надписью «Мины». По обозначенным проходам выбрались на площадь у Рейхстага. Изрешеченное пулями и снарядами, его полуразрушенное здание выглядело мрачно и зловеще. Все уцелевшие колонны и стены были покрыты надписями, сделанными победителями. Терцев свистнул водителю и махнул рукой. Прямо по ступенькам Ветлугин подъехал на «Виллисе» вплотную к одному из входов. Остановил машину, зафиксировав ее ручным тормозом. Встав в рост, из кузова автомобиля они дотянулись до закопченной стены над дверным проемом – больше свободного места для автографов не было. Куском штукатурки по очереди написали свои имена с фамилиями и места, из которых были родом. Терцев приписал номера их танкового батальона с бригадой и, переглянувшись с Коломейцевым и Ветлугиным, поставил жирную точку, пока штукатурка, закончившись, не осыпалась из его пальцев вниз…
В том году удивительным образом на День Победы пришлась Пасха. Вернувшись в расположение бригады, они сидели за столом у комбрига. Стол был заставлен разной снедью и всевозможными бутылками с разноцветными этикетками. Все это, не церемонясь, прямо локтями сдвинули в сторону, освобождая место, когда Егорыч внес большую плетеную корзину с вареными яйцами, окрашенными луковичной шелухой. Пока наклонялся над столом, звякнули друг о друга на его груди Георгиевский крест и орден Славы на одинаковых ленточках. Разговоры смолкли. Все в тишине разобрали яйца. Как когда-то резанные из консервных банок крестики, сделанные Колей Горчаковым. Коломейцев держал перед глазами в двух ладонях яйцо – вспомнилось, как вот точно так же окрашивала яйца на Пасху дома мать. Ничего не говорила, но делала так каждый год вплоть до его ухода в армию. Они детьми задолго до весны начинали собирать в мешочек сухую луковичную шелуху. Им было очень интересно определить победителя при проверке крашеных яиц на прочность. За столом стоял веселый перестук, а родители смотрели на них и тоже улыбались. Так было почти в каждом доме каждый год, хоть и в церковь давно уже, за исключением некоторых стариков, никто не ходил. Да и позакрывали храмы практически все. Вряд ли тогда, в детстве, все ребята их поколения могли бы объяснить подлинный смысл этих крашеных яиц. Но это оставалось, несмотря ни на что, повторялось каждый год и было своим, привычным – пусть тогда и сохраненным хотя бы на уровне ритуала…
