– Очень интересно, – поправил очки на переносице старший лейтенант. – Что ж, я не против. Только маленькое сообщение для начала…
Перейдя на немецкий язык, каким-то другим голосом, с рублеными и жесткими интонациями, переводчик довел до сведения германского офицера официальное известие – в Берлине покончил с собой Гитлер.
– Поэтому, – проявил знание существовавших в Германии порядков переводчик, – вы, таким образом, автоматически освобождаетесь от присяги фюреру и должны ответить на все наши вопросы.
Штиглер, выслушав, едва повел бровью. Ответил коротко:
– Война официально не завершена. Я все равно не могу предоставить вам никаких сведений.
И, ничего больше не сказав, продолжил смотреть на Терцева. Старший лейтенант перевел их диалог. Терцев с Коломейцевым понимающе усмехнулись.
– Ольшаны, Варшава, Берлин, – вступил в разговор Витяй, обращаясь прямо к гауптману.
Пальцами показал по очереди на всех присутствующих танкистов двух противоборствующих сторон и со звоном ударил кулаком в ладонь. Вышло весьма красноречиво.
Немец довольно долго произносил что-то в ответ. Сначала поглядел на Коломейцева, но, надо полагать, больше из вежливости. Остальная часть его монолога была обращена к Терцеву.
Старший лейтенант все выслушал, поправил очки, с удивлением хмыкнул и пояснил, обращаясь к майору:
– Он говорит, что все помнит. Знает про полигон, про ваш прорыв на танке из плена. Он шел за вами следом. Он думал, что вы погибли. И сейчас рад, что это не так. А еще он говорит, что все это были дороги чести.
Терцев откинулся на спинку стула, прокручивая в голове услышанное.
Неожиданно наскочил на немца Ветлугин. Заговорил быстро и возбужденно:
– Пусть он лучше вспомнит, что они у нас наделали! Что они даже у себя наделали! Ты перескажи ему хотя бы сегодняшнюю историю с детьми. Перескажи, старлей! Сидит тут, рыцарь Круглого стола, б…!
Штиглер напрягся и нахмурился. Пока старший лейтенант говорил, хмурился еще больше.
– Уроды вы, – проговорил по поводу сегодняшней трагедии в усадьбе Ветлугин. – Мы так никогда не делаем.
– Мы так тоже не делаем, – последовал через переводчика ответ.
– А кто же это сделал – Пушкин и Гете? – зло съязвил Ветлугин.
– Немцы и русские так не делают. Так делают нацисты и большевики.
– Конечно, пр… ли войну, теперь льете крокодиловы слезы: это не мы, это нацисты! – не отставал от пленного Ветлугин. – А в свое время небось «хайль» кричал, как все?
Немец парировал быстро. Переводчик замешкался.
– Что он сказал? – не унимался сержант.
– Они кричали у себя дома «хайль» так же, как мы кричали у себя дома «ура». От этого все и случилось, – перевел крайне неохотно.
Старший лейтенант с очень серьезным и обеспокоенным видом повернулся к Терцеву с Коломейцевым, произнеся от себя:
– Товарищи офицеры, я думаю, нам пора заканчивать этот разговор. Настоятельно рекомендую это сделать. Переводить подобные сентенции я более не намерен.
– Чего ты там про «хайль» и «ура» вякнул?! – Прямо через стол Ветлугин схватил немца за мундир. – Ты народную войну с захватническим походом не равняй!
– Ветлуга, он же пленный, да еще и раненый, – остановил руку сержанта Коломейцев. – Прекрати. И нас не позорь.
Штиглер поморщился, потирая на перевязи раненую руку второй, здоровой рукой. Терцев налил из фляги водку в стоявшую на столе рюмку. Пододвинул рюмку гауптману.
– Нам он в плену водку не наливал, – буркнул Ветлугин.
– А мы нальем.
Немец выпил, поблагодарил кивком. Проговорил:
– Да, это трагедия.
– Все, я больше ваши приватные разговоры не перевожу, – решительно заявил переводчик.
Во дворе скрипнули тормоза. Коломейцев выглянул в окно:
– Особисты приехали.
Старший лейтенант нервно поправил очки и развел руками в немой сцене. Всем своим видом он явно показывал – ну вот, пожалуйста, доболтались!
Из роскошного «Мерседеса» кремового цвета с открытым верхом выбрались майор и подполковник. В прошлом году они допрашивали Терцева после выхода из плена. Только были каждый на звание младше. Рядом остановился «Студебеккер» с автоматчиками.
– О, Терцев! Старый знакомый! – окинув взглядом присутствующих, проговорил подполковник. Он вошел первым.
Видимо, у Терцева настолько отчетливо читалась на лице иллюстрация к фразе «глаза бы мои вас не видели», что зашедший следом майор с иронией произнес:
– Вижу, как вы нам рады. И мы тоже с удовольствием вас приветствуем.
– Здравия желаем! – вразнобой отозвались танкисты и переводчик.
Особисты внимательно осмотрели пленного немецкого гауптмана, будто экспонат в музее. Затем майор заглянул в рюмку. Поднял ее к своему носу, принюхался.
– Вы что тут, водку с ним пьете? Совсем обалдели?!
– Оказываем медицинскую помощь взятому в плен раненому противнику, – чеканя каждое слово, отозвался Терцев.
– Помощь… Ничего себе, – проворчал майор.
– За комбригом послали? – поинтересовался у напарника подполковник.
– Да, но чего-то не торопится…
– Ничего-ничего, – с наигранной готовностью отозвался подполковник. – Мы сами зайдем, мы не гордые. – И, обратившись ко всем, распорядился: – Прошу во двор.
Майор распахнул дверь:
– Конвой! Вывести пленного!
Поднимаясь со своего места, Штиглер вскинул руку к виску. Надевший фуражку Терцев обозначил ответное приветствие.
– Нет, это что такое?! – подскочил к танкисту майор-особист. – Вы в своем уме?! Терцев, ты с ним еще, может, обнимешься на прощание?! Давайте пустите скупую мужскую слезу. Только смотри, как бы потом в одном и том же месте вдвоем долго плакать не пришлось…
– Пойдемте, пойдемте, – торопил подполковник, будто не замечая всего происходящего вокруг.
Хоть побледневший переводчик и молчал, Штиглер, пока его разворачивал к дверям конвоир, успел бросить на советских танкистов понимающий взгляд и чуть усмехнуться краешком губ…
Все выбрались во двор. Туда уже вышел из другого дома и командир бригады.
– Товарищ подполковник, – обратился к нему старший по званию особист, – получен сигнал, что в вашей бригаде расстреливают пленных. Будьте любезны, прокомментируйте данную информацию.
Комбриг изобразил на своем лице искреннее недоумение:
– Ошибка какая-то, товарищ подполковник.
Приехавшие гости из особого отдела придирчиво рассматривали стоявший чуть поодаль под конвоем экипаж подбитой «пантеры».
