Вино. Что-то новое. Поскольку это был не Артур со своим пивом, а всё-таки взрослая женщина, отказаться было неловко. Она разлила остатки початой бутылки киндзмараули («из Тбилиси привезли, между прочим, месяц назад — папа в командировку ездил») и подняла свой бокал: — Ну, за знакомство.
Мы чокнулись и выпили. Вера весело рассказывала что-то про своего отца и зачем он ездил в Грузию, но я не особо вслушивался. Каждый раз, когда она замолкала, в комнате повисала тишина, от которой мне становилось стыдно, хотелось сказать что-то, но слова не шли в голову, и от этого тишина давила ещё сильнее. Я принялся прослеживать узор на ковре на полу, пытаясь понять, получиться ли провести неразрывную линию наискосок от одного угла к другому. Линия проводилась, но то тут, то там прерывалась. Я не сдавался и всё пытался найти решение, так что в какой-то момент совсем отвлёкся от рассказа про Тбилиси.
Через некоторое время Артур сказал, что ему пора домой. Я тоже встал, мы вышли в коридор и молча оделись. В прихожей я повернулся к Вере, чтобы попрощаться, она посмотрела мне в глаза и неожиданно произнесла немного глухим голосом:
— Артём, только ты не говори никому, что был здесь… Ну и вообще…
Иначе, сам понимаешь, меня за это по головке не погладят.
— Да, да, — промямлил я, радуясь, что сейчас выйду на свежий воздух, где можно спокойно вздохнуть и ни о чём не думать.
С тех пор я зарёкся ходить в гости к Вере, да меня больше и не приглашали. На репетициях она вела себя так, будто ничего не произошло.
Я боялся, что она начнёт шутить надо мной, но меня она, казалось, просто не замечала.
Пару раз Артур просил подождать его после уроков, и я сидел внизу в вестибюле, пока они не спускались, сначала Артур, потом Вера, или наоборот, но никогда вместе. Чужой не заметил бы ничего подозрительного, но я видел их раскрасневшиеся лица, потупленный торжествующий взгляд Артура, по-особенному большую, часто вздымающуюся грудь Веры. Я, казалось, чувствовал их учащённое дыхание, слышал стук их сердец, их кровь пульсировала быстрее, чем обычно, почти так же быстро, как моя, когда я смотрел на них, виноватых и счастливых.
Вера не сходила у Артура с языка. Он погружал меня в такие подробности, в которые мне совсем не хотелось погружаться, но не было никакой возможности прервать его, чтоб не прослыть ханжой, не доросшим до взрослых разговоров. Мне оставалось только улыбаться на все его «бля, Тёма, у неё такие сиськи, что я даже думать о них не могу». О Диане Артур больше не говорил, хотя она никуда не делась, он продолжал встречаться с ней, но гораздо реже, чем прежде.
Однажды, когда я в очередной раз ждал Артура в вестибюле, ко мне подошла Диана. Она возвела меня в ранг лучшего друга, но в школе мы почти не общались. Времена, когда я был изгоем, прошли, но я был не очень популярным мальчиком, и Диана, возможно, даже не отдавая себе в этом отчёта, старалась держаться от меня подальше, ограничиваясь приветствиями. Но сегодня она села рядом: — Как дела, Артёмка?
— Ничего. А у тебя?
— А мы с Артуром поругались, — чуть обречённо сказала она, — совсем поругались, не как обычно.
Они и правда ругались по три раза в неделю.
— Почему?
— Ну, не знаю. Наверное, он не очень-то любит меня, вот почему…
— Из-за чего ты так решила?
— Да не важно, Тёма. Знаешь, мне очень-очень нужно с ним поговорить, — вдруг Диана зачастила скороговоркой, не делая пауз, на одном дыхании, будто заранее выучила эту речь и старалась произнести её как можно скорее, — но так поговорить чтобы никого рядом не было понимаешь а он всё время или с тобой или в классе а дома к телефону не подходит но я и не могу по телефону потому что это очень важно это так важно что ты себе представить не можешь как это важно. — Она остановилась, чтобы сделать вздох. — Понимаешь, Артём, — она задумалась, будто решая, стоит ли ей продолжать или лучше остановиться. — Мне кажется, я беременна.
Последнее слово Диана произнесла так, будто ей не хватало воздуха, словно выдавив его из себя через силу. Она сказала это очень тихо, так тихо, что я подумал, мне почудилось. Она, не шевелясь, смотрела в пол.
Оно было произнесено, это слово. Оно было далёкое и какое-то слишком взрослое. Оно было не из нашего мира. Его нельзя было использовать в вестибюле этой школы, да, наверное, и в классах тоже было бы нельзя. Оно было страшное и большое, оно свалилось на меня, на Диану, давило на нас, парализовало нашу волю, так что было не просто непонятно, что делать дальше, но, казалось, даже если бы и было понятно, мы бы всё равно ничего не сделали, потому что были не в силах действовать. Зажатый в тиски, шокированный услышанным, не осознавая, что делаю и зачем, не отдавая себе отчёта в том, что говорю и какие могут быть последствия, я произнёс:
— Знаешь, Диана, мне кажется, что Артур сейчас должен быть в актовом зале.
Было очень просто — сказать эти одиннадцать слов. Гораздо проще, чем Диане со своим одним. Когда они были произнесены, тут же разлетелись, как одиннадцать воробьев, кинулись врассыпную и исчезли. Мне стало страшно. Диана прошептала: «Спасибо, Артём» и поплелась наверх, в актовый зал. Я сидел, будто примёрзший к скамейке, но как только она скрылась, встал и пошёл домой.
Не ходить завтра в школу? Не ходить вообще в школу. Невозможно. Рано или поздно придётся. Как было хорошо, когда я целый год пролежал на диване!
Никаких друзей, никаких историй. Меня тогда вообще не было. Я был героем своих фантазий. Я был королевой, запертой в башне, или рыцарем, или просто благородным человеком с кристальной душой и незапятнанной репутацией. Если ничего не происходит, душа останется чистой. Когда лежишь на диване, остаёшься честным, тем, кто не предаст, не солжёт, никого не поставит в неловкую ситуацию.
Я тогда никого, конечно, не любил, но любовь такая штука, она приносит мало пользы и много переживаний. Мне, по крайней мере. Ира на меня не обращает ни малейшего внимания, почти всегда возле школы её ждёт этот Вепрь, провожающий меня ироничным взглядом. Обсуждают меня, смеются. Ну что же, пусть себе смеются, я всё равно не перестану её любить. Но лучше бы Ире, Вепрю и всем остальным испариться их моей жизни.
Или неделю проболеть дома, а там посмотрим, что произойдёт? Если мне кто-нибудь позвонит, я буду отвечать охрипшим от ангины голосом, но зато узнаю, что к чему. А если придут навестить меня? Вряд ли, конечно, но всё-таки. Тогда станет понятно, что нет никакой ангины. Но можно соврать, что она быстро прошла, и вот завтра я уже собирался в школу.
Интересно, бывает ангина, от которой так быстро выздоравливают?
А что мне нужно было делать? И вообще, что за постановка вопроса: честно, не честно. А честно оставлять меня один на один со своей бывшей, но в то же время настоящей девушкой, которая приходит и говорит мне, что она беременна, а я себя чувствую так, будто сам в этом виноват? А честно заделываться мне в друзья, зная, что я друг её парня, да ещё ставить меня в такую ситуацию, когда нашу дружбу надо держать ото всех в тайне, будто мы делаем что-то плохое. Почему я вообще оказался в центре этих интриг? Разве я виноват во всём этом? Нет, не виноват. Сами виноваты, вот пусть сами и разбираются.
